Людмила и Валерий  Демины

   МОДЕЛЬЕР    И    ОБОРВАНКА 

или

    ПРАЗДНИК МОЕЙ ЖИЗНИ

    сценарий художественного фильма

 

(премия конкурса «Хартли-Меррилл Прайз»)

(Существует вариант сценария со сквозной линией встречи героев в Америке)

Москва  1990 — 2010

В темноте угадывались очертания многолюдного зала и небольшой сцены, на которой с трудом можно было разглядеть неясную мужскую фигуру с микрофоном в руках.

— Я прошу об одном: на этот час, ну хотя бы на несколько минут, отрешитесь от ваших серых будней… нет, не серых, серый — это такой богатый цвет, десятки самых тонких оттенков, палитра нашей жизни не серая, нет, она — бесцветная, нет никаких цветов – тусклая жизнь, тусклая…. Нет, свет еще не давать! Ничего, посидят в темноте, подумают… Им полезно! —

Шутливый голос, казалось, обращался к самим кинозрителям, лишь шумок оживления, докатившийся в этот миг, выдавал присутствие невидимого зала.

— Не кажется ли вам, что мы в долгу перед нашим временем? Оно как будто  зависло и что-то ждет от нас –  как бывает это в компьютере – зависает программа…  Чувствуете: в этой темноте…   висит…    время…

 

В высоких застекленных витринах манекены, одетые в одежды разных эпох, держали в руках афиши: «Открытие Студии «МОДА ДЛЯ НАРОДА». Художественный руководитель Сергей Киселев».

Безбилетники в отчаянной надежде продолжали толпиться около подъезда. Одна женщина, лет под сорок, скромно одетая, вся в покупках, пакетах, косынка съехала набок, умоляла контролершу:

— … Да я не знала! Иду — вдруг афиша! А я завтра уезжаю — видите! — она протянула железнодорожный билет.

— Мне другой билет нужен, — мрачно сострила контролерша.

— Человек из глубин России — глотнуть культуры, а вы!… — поддержал женщину какой-то шутник из толпы.

— Мы друзья юности с ним! – не заметив иронии, воскликнула женщина и бросила беспомощный взгляд на афишу. — Почти двадцать лет не виделись!

Её признание беззащитно повисло над безмолвной толпой.

— А вы — через служебный! — подсказала девушка с косой вокруг головы. — Там ему позвонят…

— Ой, что вы! — испугалась женщина. — Я только издали хотела посмотреть… В таком виде! — она приподняла руки с сумками.

— При чем тут вид? Если вы были друзьями!

— И может, он меня давно забыл… — прибавила женщина простодушно.

И весь вид её был тоже простодушный и какой-то провинциальный. Но в лице — живом, интеллигентном, очень красивом, да и во всем облике — сквозило что-то навеки легкое и юное.

Как и в имени: Ася.

— У вас нет лишнего? — девушка с косой бросилась к вышедшим из машины мужчинам весьма солидной наружности. Те многозначительно переглянулись между собой: успех!

— Пойдемте, — буркнул девушке шедший последним толстяк.

И, обогнав их, он стал прокладывать им дорогу сквозь толпу. Девушка на мгновение заколебалась, потом бросилась за толстяком, на ходу призывно махнула Асе рукой.

— Пропустите всех под мою ответственность, — сказал толстяк контролерше, когда важные гости прошли мимо нее, и тоже вошел. Оглушенные неожиданным счастьем, безбилетники повалили вслед.  Ася, растерявшись, осталась стоять на тротуаре одна.

— А вам особое приглашение, да? — рассердилась контролерша.

 

В фойе, как и на сцене, света не было. Гардеробщица работала в полумраке. Ася поспешно пристроилась к концу очереди. Из громкоговорителя доносилось:

— … Вы, наверное, заметили, как, меняя одежду, мы инстинктивно меняемся и сами. Вот женщина собирается в гости: шелковое платье, высокие каблуки — она невольно становится нежной…

Внезапно вспыхнула люстра, осветив фойе.

— Как говорится: да будет свет! — повеселел голос.- На неё хочется смотреть и смотреть…

В зеркале, напротив Аси, ей предстало собственное изображение — она резко отвернулась, как будто увидела там что-то непристойное.

— Но вот она же несется на автобус, на рынок… — продолжал голос. — Позвольте, она ли это?

— Еще бы с чемоданами пришла! — гардеробщица забрала у Аси сумки.

— Я заплачу’! — виновато пробормотала она, и, подгоняемая билетершей, выскочила в зал.

— Всё в ней наперекосяк,  волосы… Нет, волос нет — есть патлы…

Все места были заняты, безбилетники рассаживались на ступенях. Ася тоже присела около чьих-то ног и только сейчас испуганно и восторженно уставилась на модельера.

— … и сверх этого, как завершающий жуткий аккорд — шапка, чудовищное, мерзкое сооружение — эдакий клоунский колпак, до сих пор не пойму, кто его изобрел! Остатки кровавого лака на руках и взгляд убийцы – это уже не кино про любовь, а какой-то ужастик…

По залу пробежал смешок. Ася незаметно достала расческу и стала осторожно причесываться.

— За что они сами себя наказывают?! — Модельер сокрушенно развел руками. – Да если, не дай Бог, еще при деньгах — три пуда золотого металлолома!… Это уже «кошмар на улице… Пушкина»! Или Ленина!… Какой-то Крюгер… в юбке… — В речи модельера было столько горечи и отчаяния, что в зале не обижались. Пока. — Нет, нам нужен ликбез! Всенародная ликвидация безвкусицы!…

Пока смеялись и аплодировали, модельер поджидал плывущую к нему по рядам записку…

Он совсем не изменился, не постарел, наоборот, он стал как бы моложе, легче, красивее, словно бы ближе к самому себе — с тех пор, как Ася, почти двадцать лет назад, впервые увидела его.

 

…Когда раздался звонок, она стремглав  бросилась открывать дверь. А открыв — погасла: перед ней стоял не тот, кого она, видимо, ждала.

Это был неуклюжий верзила с упрямым лбом, в солдатской гимнастерке и кирзовых сапогах. Он мог бы испугать ее, если бы не утешительная связка книг и мольберт с красками у его ног.

— Я по объявлению.

— Мама! — беспомощно позвала Ася.

Из гостиной вышла Галина Васильевна, миловидная моложавая женщина.

— У вас правда есть комната… для няни? — спросил её парень.

— Да, да! Посмотрите… — Галина Васильевна прошла в кабинет, заставленный шкафами с книгами, заваленный журналами и проспектами. — Муж пока в экспедиции — в Самарканде… Извините, тут беспорядок, мы сами только на днях оттуда вернулись…

Парень, преодолевая смущение, оглядывал комнату — увидел альбомы по изобразительному искусству — что-то дремучее мелькнуло в его глазах.

— Не пойму, имеете взрослую дочь, а сами няню ищете, — пробормотал он, взглянув на Асю, которая с отстраненным видом стояла у дверей.

— Она студентка, — сказала Галина Васильевна и вдруг спросила настороженно: — А вы, собственно, для кого стараетесь?

— Я тоже студент, — нелогично буркнул он в ответ. Ася, осененная догадкой, неудержимо захохотала. Парень бросил на неё презрительный взгляд.

— Молодой человек, вы что… — обрела, наконец, голос Галина Васильевна. — Зачем это вам?

— Общежития не дают.

— А снять комнату?

— За комнату-то надо платить. Чтобы платить, надо работать, а чтобы работать, надо где-то жить… Грыжу не накричит? — кивнул он в сторону раздавшегося плача и вышел в коридор.

Женщины, переглянувшись, — за ним. Он прошел в детскую и взял малыша на руки. Тот, довольный, затих. На вид ему было не больше полугода. Галина Васильевна испуганно выхватила у него ребенка. Посетитель был уязвлен.

— Представляю уровень ваших педагогических способностей, — усмехнулся он. — Знаете, чего он кричит? Требует впечатлений. — Он подмигнул малышу и показал ему сжатый кулак: — Патриа о муэртэ! — Обвел взглядом стерильную комнату ребенка. — Детям нужны яркие пятна. Чтоб образ жизни развивался яркий, праздничный.

Ася и Галина Васильевна опять растерянно переглянулись.

— Да я вынянчил таких — двух сеструх и трех братьев — еще до армии, а вы… — он безнадежно махнул рукой и вышел из комнаты.

Проходя по коридору мимо гостиной, он вдруг увидел там, сквозь стеклянные двери, четырех девочек лет десяти в одинаковых байковых платьицах и с одинаковыми короткими стрижками, издали похожих на близнецов. Они делали на полу стенгазету.

Парень остановился, как вкопанный, и удивленно оглянулся на Галину Васильевну.

— Между прочим, моя мама — педагог, — ехидно сказала Ася. — Её воспитанницы из интерната, — кивнула она на девочек.

— Простите, — буркнул он, и вид у него стал совсем беззащитным.

— Да какая из вас няня, если вы учитесь? — в сердцах воскликнула Галина Васильевна.

— Прогуливал бы — институт через дорогу, подумаешь!

— Так вы в Текстильном? — еще больше удивилась Асина мать. Ася опять прыснула.

— На прикладном, — словно оправдываясь, поспешно сказал он. — Руку набью и брошу. Мне только на рисунок ходить. — И совсем помрачнел от своих непроизвольных объяснений. — До свидания, — он подхватил мольберт и вышел.

Дверь захлопнулась.  Выражение лиц у женщин стало одинаковым — страдающим.

— Я так и знала, так и знала! — нарушила молчание Галина Васильевна и бросилась к двери.

— Что знала? — засмеялась Ася, забирая у неё ребенка.

Галина Васильевна открыла дверь и закричала:

— Молодой человек! Подождите! — И побежала по лестнице вниз. — Ну поживите у нас, пока няню не найдем… Недельку…

 

…- Скоро: для тех, кто гонится за «фирмой», — отвечал модельер на записку, — будет достаточен фиговый листочек с этикеткой «мэйд ин ненаше!» Уже открыли магазин фиговых листочков? Нет?

В зале снова смеялись. Но Ася, казалось, не слышала шутки.

— Ведь это не только в одежде – во всём: марка, этикетка, галочка – ТЕРРОР ЯРЛЫКА вместо сути и творчества! — Модельер помолчал, опустив голову. — В общем, так… Мы решили создать в нашей студии вечернюю школу красоты. Бесплатную! Упор — на практические занятия, чтобы люди сюда приходили не смотреть — насмотрелись! — но действовать. Кто и где у нас учат вкусу? Мы хотим, — продолжал модельер, — чтобы женщина, которая пришла к нам… ну такая… какая она у нас уж есть… — он не мог найти подходящего слова. Его взгляд невольно соскользнул в сторону  сидящей в ложе молодой элегантной женщины в темных очках. — Ну Золушка, что ли… — он чуть заметно улыбнулся ей: — Чтобы эта Золушка, как в сказке, вышла от нас принцессой… И главное, чтобы не просто она была куклой, на которую какие-то дяди и тети напяливают мертвый “имидж”, но сама бы — с нашей помощью — искала свой живой человеческий образ — спрятанную в себе красоту…

Модельер дал сигнал в проекторную.

По экрану побежали кадры городских площадей, лестниц, фонтанов, заметались огни цветомузыки, закрутилась сцена, и вдруг стало видно, что она заполнена красивыми людьми в ярких одеждах, которых казалось очень много — из-за отражений в зеркалах, уставленных вокруг.

Ася переглянулась с соседкой. Это была знакомая девушка с косой. Они улыбнулись друг другу и разом, внешне одинаково, но каждая по своей, какой-то тайной причине, блаженно вздохнули…

 

…И снова она, распахнув перед ним дверь, вся тускнела. Он стоял на пороге, насквозь мокрый, его солдатская форма была в грязных пятнах, и даже дождь не смыл с лица следы черной пыли.

— Уголь, что ли, разгружали? — кисло спросила она.

— Вечно открываешь, как  ошпаренная. Подержи! — он протянул ей бумажный сверток, раскисший от дождя. — Называется: купил новые брюки!

— Ничего, высохнут… — с пакета на пол капала вода. Он, сняв сапоги и мокрую куртку, взял у Аси сверток. Она пошла на кухню и захлопотала у плиты. И тут же услышала истошный женский крик: а-а!

…На пороге ярко освещенной ванной, переоборудованной в фотолабораторию, стоял ошарашенный Сергей, а перед ним в неописуемой истерике топала ногами подруга Аси, Жанна, красивая кареглазая блондинка.

Подбежала Ася, быстро повернула выключатель — свет в ванной стал красным.

— Ничего — один только лист засветили, — она порвала испорченную бумагу. — Знакомьтесь. Это Сережа, — повернулась Ася к подруге, — я тебе рассказывала.

— А я думала — бандит, тебя уже убил…- Жанна лениво подала руку Сергею. – Очень приятно, да?

— В красном свете отмоешься? — перебила Ася подругу, выручая Сергея..

— Цвет значения не играет, — буркнул он.

Жанна фыркнула, подняла из ванны тазик с готовыми снимками, и они с Асей выскользнули в коридор.

Проходя мимо комнаты, где жил Сергей, Ася, заговорщически поманив за собой Жанну, распахнула перед ней дверь.

Комната была заставлена раскрытыми альбомами и небольшими неумелыми копиями. На стенах висели портреты Кастро, Гагарина, Пикассо. На подоконнике в банке стояла осенняя веточка.

— А это что? — Жанна уставилась на абстрактное полотно, стоявшее на мольберте.

Картина изображала улетающие в темноту белые прямоугольники. Жанна проворно перевернула его и прочитала на оборотной стороне:

— «Выход в открытый космос», Эс Киселев… — она выразительно покрутила пальцем у виска.

— Художником хочет быть. Великим! — объяснила Ася. — А пока пусть нам поможет, ладно?

Она заторопила Жанну выходить…

На кухне, на полу, они раскладывали мокрые фотографии.

— Воронов! — выловила Жанна снимок худого кудрявого юноши с нервным выразительным лицом.

— А почему так нерезко? — растерянно воскликнула Ася.

— Сама и снимала бы! — обиделась Жанна.- А то послала меня, близорукую… Не понимаю, что в нем нашла?

— Стихи пишет хорошие, — уклонилась от прямого ответа Ася. — «Ужель никто, как древний иероглиф, моей души высокой не прочтет?» — Она грустно улыбнулась.

— Вот именно, «иероглиф». Обнять и заплакать! — и Жанна бросила ей новую фотографию, на которой Воронов весело разговаривал с эффектной девушкой с прической «колдунья». — Для охлаждения твоих распаленных чувств. Он давно за ней бегает.

— Мне-то что, — скрывая боль, Ася стала разглядывать снимок.

— «Значения не играет»? — сказала Жанна и захохотала. — Ну и Ванек этот твой…

— Тише! — Ася выглянула за дверь. – Сережа! — позвала она. — Чай готов!

Он неуверенно вошел на кухню, уже умытый и переодетый в тренировочный костюм.

— Поешь, вот котлеты, — предложила Ася.

— Спасибо, я сыт, — Сергей сел, положив одну ногу ступней вверх на колено другой, и стал разглядывать бумаги и фотографии на столе.

— Мы журнал делаем, — стала объяснять Ася, показывая почти готовую обложку, — настоящий, с фотографиями, интервью, репортажами…

— «ПУПСИК», — прочитал Сергей и хмыкнул.

— Пусть Учебе Поможет Смех и Критика, — расшифровала Ася.

— Аббревиатура называется, — небрежно бросила Жанна и надменно посмотрела на Сергея из-под загнутых ресниц. Какое-то время в кухне стояла тишина.

— Кажется, пацаны дымовуху подбросили, — принюхалась Жанна.

— Поможешь оформить? — спросила Ася Сергея и прикрыла дверь.

— Ася хочет произвести на факе фурор, делаем тайно! — сообщила Жанна. – Поэтическая звезда филфака! – прокомментировала она фотографию, которую рассматривал Сергей, и добавила: — Запомни это имя: Борис Воронов! Может быть, журнал этот будет когда-то храниться в его музее!

— И заодно твои рисунки! – радостно подхватила Ася.

— Извините, — усмехнулся Сергей и встал, — но в пупсики я давно не играю.

Он открыл дверь и вышел. И сразу в кухню ворвались клубы дыма…

 

…Пламя в ванной полыхало вовсю… Сдернув с веревки одиноко висевшие брюки, Жанна стала сбивать огонь. Сергей из душевого шланга окатил водой дымящуюся пленку, бумагу. Пламя исчезло.

— Меня-то зачем?! — вопила Жанна, отбиваясь от струи. Что-то искрило рядом с ней.

— Деятели просвещения! — Сергей выдернул из сети вилку фотоувеличителя. Молча выхватил у Жанны из рук брюки, невольно скользнув взглядом по её фигуре, облепленной мокрым платьем.

Ася, насмерть перепуганная, бросилась в детскую: там всё было в порядке — ребенок спал.

— Хорошо, что мама дежурит! — облегченно проговорила она, вернувшись.

Сергей в коридоре скорбно рассматривал свои новые обгоревшие брюки…

— Пленки сгорели! Бедный «ПУПСИК»! — голосила в ванной Жанна. — И всё из-за этого… «значения не играет!»

 

…- Это называется коллаж! — орудуя ножницами, говорил Сергей. — Записали?

Сергей изображал из себя гуру, маэстро. Они, втроем, снова  сидели на кухне.

Пол был завален обрезками обугленных фотографий, лоскутами, красками.

— Нет, Жанночка, я не считаю, что чужое место занимаю, — продолжал он начатый разговор. — Сделаем лавровый венок вашему Данте. Сыпь! – Ася высыпала из пакета листки лаврушки на стол.

— Нет, занимаешь! Моё! – упрямилась Жанна. – Трамплин себе устроил – в большое искусство, а я о прикладном, может, мечтала! Может, второй Шанелью бы могла стать, если бы не ты – меня, может, из-за тебя не взяли!…

— Какой шинелью? – под руками Сергея обгоревший снимок Воронова превращался в изображение легендарного поэта с венком из лаврушки на “челе”.

— Не шинелью, а Шанелью! – возмутилась Жанна. – Ну, дремучий!

— Мадемуазель Шанель!.. Не склоняется! – сквозь смех выдавила Ася.

— Про Кардена хоть слышал?! – все больше распалялась Жанна. – Был портной,  потом стал модельером, потом понял, что одежда должна гармонично вписываться в интерьер…- Ася и Сергей переглянулись: глаза Жанны уже фанатично горели: — Всё страшно важно: обои должны быть в тон постельного белья! Белье – в тон ночной рубашки!..

— А ночная рубашка – в тон унитаза! – закончил за нее Сергей.

— Нахал! – прыснула Ася и решила обидеться.

— Способный! – после паузы невозмутимо ответила Жанна и продолжала: — Разработав интерьер, Карден понял, что надо заняться и посудой, и сервировкой, и купил  ресторан…

— Я бы с этого и начал! — Сергей протянул Асе готовый коллаж. Она восхищенно созерцала его.

— Ты голодный! – «просекла» она вдруг его ресторанную реплику. – А там котлеты пропадают!

— Не! Они мне по цвету к рубашке не подходят! … – произнес он капризно.

 

Огромная сковорода с котлетами стояла перед ними, их дружно закусывали хлебом с помидорами и огурцами. И вместе любовались  “портретом Поэта” в лаврушке.

— Ася, а наши девчонки не соображают — юбки укоротили, а туфли всё — на шпильке… — Жанна повернулась к Сергею. — Юбка становится короче, так? Значит, каблуки… Ну отвечай! — теребила она его. — Каблук должен утолщаться! Но главное — походка!..

— Аж дух захватывает! — Сергей сделал вид, что подавился.

— То-то же! — с отчаянием подхватила Жанна: — Значит, как ходили? Как балерины! Третья позиция! — Она изобразила. — Но если на тебе короткая юбка и толстые каблуки — это же уродство! Как сейчас должна ходить женщина? — Жанна уставилась на Сергея.

— Ну… если раньше носки врозь, — глубокомысленно начал он, встал и развел носки, как Жанна, — то теперь, наверное… носки внутрь! — Он скосолапил ноги, а заодно, как бы от напряжения, скосил к переносице глаза. Девушки  смеялись. Сергей продолжал ходить перед ними, страшно скосив глаза и косолапя ноги…

 

…На лице Аси играли отсветы цветомузыки, под которую на помосте продолжалась демонстрация мод. Но она за ней не следила.

Она смотрела на модельера, вновь объявившегося у входа на сцене.

Он говорил уходящим с помоста манекенщицам что-то ободряющее и время от времени бросал взгляд на женщину в черных очках, сидящую в ложе, точно сверяя свое и её впечатления.

Женщина выждала, когда он скрылся из её поля зрения, и, пригибаясь, вышла из ложи…

 

…Ася, счастливая, сидела в постели и перелистывала готовый журнал.

— Твой Воронов упадет! — говорила Жанна. Она в ночной нейлоновой рубашке скользящей походкой ходила по комнате, любуясь на себя в зеркало. — Приятно, конечно, когда человек что-то может. Я вот ничего не могу… Кроме как дарить себя! — Она томно потянулась. — Как ты думаешь, пара мы или не пара?

— С Сережей? — Ася вздохнула и закрыла журнал. — А что, он — тонкий…

— Ой, только не это! — поморщилась Жанна.

— Да-да, он тонкий, изящный, грациозный!.. — пряча улыбку, настаивала Ася. Подруга захохотала. — Тише!.. Просто у него всё внутри. И только иногда — как вспышка… Помнишь, как он сел?

— Расселся – ты имеешь ввиду?

— Так непринужденно откинулся, взял свою ногу, вот так… — Ася выпростала ногу из-под одеяла и положила её ступней вверх на колено другой. — Неужели ты не видишь, что в этом что-то есть? В самом сочетании! Такой Ванек, как ты говоришь, и вдруг такая грация! А шея у него — заметила какая? Не заметила?! — уже открыто смеясь, продолжала Ася.

— Тонкая, нежная, грациозная? По-моему, как у хорошего бычка!

— Ха-ха-ха! Нет, внутреннее содержание шеи!

— Внутреннее? Ха-ха-ха?

— Да тише! Шея у него… детская, трогательная, невинная!

— Ха-ха-ха! — Жанна вдруг приостановила свой смех и сказала сокрушенно: — Аська, мне за тебя страшно! Ты ведь не шутишь! Однажды станешь жертвой своего воображения и уже по-настоящему!

Но Ася не слышала её: завороженно приглядываясь к Жанне, она рылась в журналах, разбросанных на полках. Нашла то, что нужно, вскочила, подтолкнула Жанну к зеркалу, повернула её голову в полупрофиль, а рядом приставила журнал с изображением Бриджит Бардо.

Сходство было необыкновенным, может быть, из-за ночного освещения. Широко раскрытые глаза Жанны, отраженные в зеркале, верили и не верили. Наконец, она повернулась к Асе:

— Ой, что-то ты всё у меня разбередила здесь! — приложила она руки к груди. — К чему бы это?

— К любви, Жанна, к любви! – вздохнула Ася и снова открыла их  «самиздат»…

 

Женщина в темных очках, нервничая, ходила взад и вперед по фойе.

— Какое малодушие!- раздалось за её спиной. Она обернулась. Перед ней стоял толстяк (тот, что пропустил безбилетников) и укоризненно смотрел на неё. — Именно в тот момент, когда ваша поддержка нужна ему больше всего… — Он покровительственно обнял её. – Пойдемте!

 

…- Пока всё идет гениально! — заглянул модельер к переодевавшимся манекенщицам.

— А когда свет погас, я чуть не умерла! — призналась беленькая, Наташа. — Здорово вы выкрутились, Сергей Ильич!

— Все даже решили, что это специальный приём! — смеялась другая.

— Так это и был специальный приём! — ответил модельер. — Я монтёра подговорил!

Все, глядя на него, на миг застыли. Теперь смеялся он, радуясь розыгрышу. Вдруг посерьезнел:

— Главное — сохранить темп! В конце вас должно быть ровно тысяча! Тысяча сногсшибательных женщин!

— Мильон будет! — крикнула ему уже вслед Наташа…

В глубине коридора модельер увидел фигуру толстяка: тот впускал в ложу женщину в темных очках и, видимо, хотел войти следом за ней, но, заметив модельера, замер.

Модельер быстро пошел к нему, но тот сразу исчез в фойе — словно вспомнив о каких-то своих делах. Модельер приостановился — на его лицо легла тень…

 

Но вот он, уже улыбаясь, выходил с микрофоном на помост.

Ася радостно вскинула голову навстречу ему…

 

— Я знаю, вы ждете, когда я буду конкретно говорить о сегодняшней моде, её линиях, объеме, цвете, — звучал по радиосети в баре голос модельера. — Но мода — понятие, приложимое к одежде, а если одежды нет?! Есть сказка про голого короля, а есть сказка про голый народ. Это про нас.

Толстяк, хозяйской походкой прохаживающийся между столами, насторожился. Подошел к стойке, сам себе налил минеральной воды.

— Мы только делаем вид, что мы одеты, — продолжал голос.

Толстяк даже поперхнулся минеральной, ее брызги попали на его пиджак, и он, отряхиваясь, невольно взглянул на свой костюм, словно и правда, убеждаясь, что он одет.

— Ведь “одежда”, “одеть”, “дети”, “деять”, “делать” – это слова одного корня. Надо действовать, а мы ноем! Мы чувствуем себя жертвами — кто-то своей бедности, а кто-то своего богатства, а сколько в домах, богатых и бедных, ржавеет швейных машинок, сколько пригодной еще ткани висит там в шкафах – подумать страшно! Надо выйти из паралича, надо действовать, делать детей и одевать их!  “Аз-буки-веди”… “веди!”- сказано, а мы — забыли! Азбуку забыли!

Толстяк с каменным лицом снова затянул галстук и пошел к выходу.

— Давайте лучше проведем первый урок нашей первой школы красоты, которых, я уверен, скоро должно быть у нас тысячи…

 

Две женщины, «фирменно» одетые, у ног которых сидела Ася, стали пробираться к выходу.

— Они думали, что он будет обсуждать длину их юбки! — насмешливо проговорила им вслед девушка с косой, приглашая Асю на их места.

— Ну и пусть уходят! — Ася словно успокаивала себя.

— Начнем, как и полагается, с нашей азбуки, — говорил модельер уже на сцене, провожая взглядом женщин. — Азбука моды — найти свой стиль…

Демонстративно громко хлопнули двери. Модельер опустил голову и долго молчал. Женщина в темных очках повернулась к модельеру.  Он успокаивающе, чуть заметно, кивнул ей головой.

— Почему-то разговор о нас самих многих раздражает, — тихо и с горечью сказал он. – Сказка о голом народе… которому так хочется чувствовать себя всегда НЕ ПРИ ЧЕМ… Царя расстреляли — а мы при чем? Страну разорили — а мы при чем? Нечего жрать — а мы-то тут при чем? — Как бы стряхнув с себя что-то. – Да будь у нас изобилие денег и модной одежды — мы не умеем её носить, как не умеем есть, пить, общаться… — Модельер увидел, как толстяк, нервничая, дал манекенщицам нетерпеливый знак  выходить на подиум, и продолжал уже спокойно: — Эти модели сделаны по одному эскизу, но каждая – для каждой, каждая — «в своем стиле»… «Есть тонкие властительные связи  меж контуром и запахом цветка…» — модельер тревожно оглянулся, точно забыл следующую строчку…

 

…- «Так образы изменчивых фантазий, бегущие, как в небе облака, возникнув раз…» — слышался голос Аси. — Возникнув раз… Возникнув раз…

Сергей, собираясь в прихожей на работу, сквозь стеклянные двери видел, как она ходит взад и вперед по комнате, прижимая к груди раскрытый томик Брюсова.

— «Возникнув раз, живут потом века  в отточенной и завершенной фразе»…

 

… На этот раз разгружали цемент. Грузчикам от цементной пыли были выданы чистые мешки.

Сергей возвращался к вагону. Откуда-то сбоку бил яркий луч прожектора.

Некоторое время Сергей, застыв, смотрел, как цепочка в странных белых балахонах уходила в черный проем…

— «И я хочу, чтоб все мои мечты, дошедшие до времени и света, нашли себе желанные черты…» — звучал в его ушах голос Аси.

 

После работы он сидел на почте. Перечитал письмо, начинавшееся словами «дорогая мама». Достал деньги. Взял пятерку и вложил ее между страницами. Потом, после минутного колебания — еще одну. Да так и замер в хмурой задумчивости…

 

… В аудитории стоял галдеж. Авторы суетились вокруг своих работ, прибивали, привязывали, спорили, где кому висеть. Двое ребят прикрепляли над дверью плакат: «Осенняя выставка студентов прикладного факультета».

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге аудитории появился Сергей.

В руках он держал картину, на шее у него сидел Севочка.

— Держите меня, мамочка! — «упал» один студент. — Киселев-то папочка!

— В подоле в родной институт, да?

— На выставку! Гран при обеспечен!

— Практикуйтесь, пока добрый! — Сергей сунул ребенка в руки девушек, обступивших его, а сам пошел вешать картину.

— Похож, похож, — обсуждали студентки малыша, — в лучших традициях передвижников.

 

Ася и Жанна, обе разнаряженные, взявшись, как маленькие девочки, за руки, выскочили из подъезда, пробежали по скверу, хотели свернуть на «Бродвей», как вдруг Ася замерла, как вкопанная.

Под деревом стояла одинокая коляска Севы и вокруг… — никого…

 

— У-у-у! — воскликнул кто-то, когда Сергей укрепил свою картину.

— «Выход в открытый космос», — прочитал другой голос название.

Парень с амбарной книгой в руках растерянно смотрел на Сергея. Это был Прошкин, культорг.

— Ну, с кем вы, мастера культуры? — подошел к ним студент с бородой.

— Тут почище есть! — откликнулся еще кто-то из дальнего угла аудитории. Все обернулись.

Красивая девушка с прической «колдунья», та самая, с фотографии — Демидкина, держала у своих ног большую картину, изображавшую жуткое женоподобное существо, возлежащее в ванне.

— Вы что, озверели?! — вцепился в свои волосы Прошкин. — Влетит-то мне! Читай! — он сунул Сергею газету и собственноручно стал снимать со стены его картину.

— Учти, Прошкин! — Сергей сжал его руку. — Ты ответственный, чтоб висело, а не чтоб снимать! — И после паузы добавил: — Всё ясно? А это я изучу! Спасибо! — Он сунул под мышку газету, взял малыша из рук девушек и направился к дверям. И вдруг остолбенел.

На пороге аудитории, разгневанная и испуганная, стояла Ася…

 

…- Ведь сказал — «свободен!» — чуть не плача, упрекала она Сергея, устраивая Севу в коляске. Они уже стояли на бульваре, под деревом. — Думала, гуляешь с ним, а ты…

— Так в том-то и дело, что я свободен! — вспыхнул он. – Это ты с коляской даже пройтись стесняешься. Боишься, за замужнюю примут?

— Может, наоборот, за незамужнюю? — огрызнулась Ася. — Всё маме расскажу!

— Ябеда!

Откуда-то вынырнула Жанна. С поцелуями накинулась на малыша.

— Нашелся, пропащий?

— Он его вместо экспоната — в институт! — объяснила Ася.

— Ух, ты! — Жанна кокетливо погрозила пальчиком Сергею. А потом отдала честь Асе: — Докладываю! «ПУПСИК» пользуется грандиозным успехом! Воронов обзавидовался, готовит конкурирующее издание, «ПУП ЗЕМЛИ»! Он здесь, на «Бродвее», ищет сенсаций!

Лицо Аси мгновенно озарилось. И тут же погасло…

— Сева, вперед! — Жанна развернула коляску в сторону бульвара. — Киселев, давай с нами!

— Дурь из головы сначала выбейте! — возмутился он и двинулся к дому.

— Ладно учить, лучше вынеси одеяло! — приказала ему Ася и потянула коляску к себе. — Я не могу  с коляской! — в отчаянии сказала она Жанне.

За Сергеем  громко захлопнулась дверь подъезда.

— Поздно — мы уже в ловушке! — глядя куда-то вперед, нежным голосом пропела Жанна, мягко отстранила Асю от коляски и встала на её место.

Ася обернулась назад и увидела, что к ним приближается Борис Воронов, хрупкий, кудрявый юноша, чем-то смахивающий на Пушкина. На его шее болтался фотоаппарат.

— Привет, подпольщицы! — махнул он им рукой. – Вы, говорят, выговор по комсомольской линии хотите схлопотать? — Он уже подходил к ним.

— Почему это? — изумилась Жанна.

— По кочану! Ваше рукоделие? — протянул он журнал. — От комитета разрешение на выпуск есть?

Непонятно было, шутит он или говорит серьезно. Ася стояла ни жива — ни мертва от волнения — видеть его рядом.

— Неблагодарный! — Жанна выхватила у него журнал. — И мы его прославляли! — Она передала журнал Асе и покатила коляску на бульвар. – Не будет для тебя никакого музея! – крикнула она издали.

Воронов только сейчас соизволил посмотреть на Асю.

— Не ожидал я от вас такого, Ася Балашова! Кстати, где вы пропадали? — спросил он вдруг развязно. — Целую вечность не видел!

— Где? В подполье! — мрачно сострила она.

— Ах, да! Этот пасквиль вынашивали!

— Вот именно… — на глазах у Аси почему-то закипали злые слезы.

— «Вынашивали»! — издали подхватила Жанна. — Иди сюда, сыночек! — взяла она на руки Севу.

— Вот уж не подумал бы… — кивнул Воронов в сторону Жанны и вдруг изменился в лице…

Из подъезда вышел Сергей. Он был погружен в чтение реквизированной у Прошкина газеты. На плечах у него было накинуто детское байковое одеяло, на ногах шлепанцы.

Жанна тоже увидела его. И вне себя от возбуждения закричала:

— Воронов, снимай! — она, ликуя, бросилась с Севой под «крылышко» к Сергею. — Сенсация! «Тайна частной жизни Жанны Лагунович»!

Борис машинально поднял фотоаппарат, висевший у него на шее.

— Ася, мать велела пеленки постирать! — не обращая внимания на «интриги» Жанны, сказал Сергей, закрыл газету и сунул ее в карман.

Воронов удивленно посмотрел на него, потом на Асю: он всё больше запутывался в «новой информации». Нажал на затвор фотоаппарата.

— А теперь, может, дадите мне интервью? — небрежно сказал он Жанне.

— Извините, пресса! — она посадила малыша в коляску и бодро направилась за Борисом.

Ася стояла, не зная, что делать, подавленная и растерзанная. Какое-то время Сергей сердобольно смотрел на неё:

— Пропадете вы без меня! — вздохнул он и повез коляску на бульвар.

 

Бульвар был запружен молодыми людьми. Они шли в два потока, друг против друга, приглядываясь, оценивая, перебрасываясь приветливыми или язвительными фразами. Вспыхнули фонари, придав гуляющим новый, праздничный вид.

— Кто этот тип в шлепанцах? — допрашивал Борис Жанну.

— Няня! — невозмутимо ответила Жанна. И, увидев его лицо, не выдержала и рассмеялась: — Да Аськина мать наняла его для своего чада! А ты что — ревнуешь? — Жанна оглянулась. — Только не для печати: она в тебя влюблена!

— Как всё невпопад, — вздохнул Воронов. — А я вот — в тебя!

Жанна захохотала как сумасшедшая. На них оглянулись, узнали и, шедшая впереди компания с бурными криками вовлекла их в свой круг.

 

Ася и Сергей с коляской шли молча.

Какой-то парень впереди под деревом, в позе Наполеона, попирал ногой в остроносом ботинке лежащий на земле глобус — без подставки.

— Это Корнев, с физфака, — заставила себя усмехнуться Ася. — Символизирует презрение ко всему земному.

Парень задержал на Сергее свой мрачный взгляд.

— Конкурента в тебе почуял! — продолжала Ася. — Ты ведь у нас, как древнегреческий мыслитель, в этой «тоге» и сандалиях!

Только теперь Сергей обнаружил, что выглядит необычно, и многие оглядываются на него. Он смутился, стал торопливо развязывать одеяло, но Ася положила ему руку на узел.

— Пусть смотрят, тебе идет, — сказала она.

— Да мне-то что, тебя компрометирую.

— А мне нравится идти с человеком, который выше толпы!

Но Сергей уже накрывал своей «тогой» ребенка.

— Вон кто выше толпы! — усмехнулся он, увидев, как из-за поворота появилась Демидкина в невообразимо короткой юбке, которую раньше, в аудитории, из-за картины у ее ног не было видно. Она шла по парапету, поддерживаемая за руку бородачом.

Шок был всеобщим.

— Неужели тебе нравится? — удивленно спросила Ася у Сергея.

— А что? — Он улыбнулся. — Кто-то всегда первым берет удар на себя.

Они поравнялись с Корневым. Тот окликнул Асю.

Она, улыбаясь, слушала попирающего глобус студента и смотрела — с деланным равнодушием, как Воронов с фотоаппаратом суетился около «звезды Бродвея».

Сергей стоял на аллее с коляской один, изучающе приглядываясь к раскинувшемуся перед ним бульвару: неторопливо двигающемуся, негромко шумящему, мягко освещенному фонарями. Потом он остановил взгляд на Асе…

 

— «Кто там, в малиновом берете, с послом испанским говорит?» — донесся знакомый голос. Ася в зале вскинула голову.

На сцену, провожая взглядом уходящих манекенщиц, опять выходил модельер.

— Помните? “Все тихо, просто было в ней…” — говорил он, — Татьяна Ларина, наверное, была одета и богато, и модно, как того требовал свет, но никакой вам «престижности», «всё тихо, просто было в ней». Потому что такой была её душа. Иногда я вижу на улицах или в метро таких вот прекрасных русских женщин, и почему-то именно такая женщина, особенно, если ей за сорок, часто ставит на себе крест: случайный ширпотреб, необдуманный грим, неухоженные руки. Как так можно! Это же дар Божий — быть красивой! Общественное достояние! Я бы внес закон в Думу: на таких женщинах, если они о себе не заботятся, вешать табличку «Охраняется государством»!

Зал засмеялся. Улыбнулась и женщина в темных очках.

А Ася, наклонившись, вдруг стала потихоньку пробираться к выходу.

Девушка с косой изумленно и разочарованно смотрела в её сторону.

— Между тем, некрасивых женщин вообще нет! Мужчин, кстати, тоже! Есть просто разные типы красоты. — Модельеру передали записку. — Посмотрите сейчас учебный фильм о том, как научиться принимать свою внешность, свой тип красоты… Тут вот такая записка, — Модельер усмехнулся и прочитал: — «Где же вы были, когда я была молодой?»

Ася даже остановилась в дверях.

— «… Сейчас вот слушаю вас и плачу. Пенсионерка», —  дочитал он.

В зале засмеялись. Модельер ответил не сразу. И отвечать начал издали.

— Недавно я был на юбилее…

Ася вышла из зала. Она шла по фойе, а по радиосети продолжал звучать его голос:

— Отмечали шестидесятилетие моей знакомой. И знаете, что она сказала? «Я счастлива, что вступаю в этот прекрасный возраст. Бескорыстный, потому что уже ничего не хочешь урвать, спокойный — потому что уже ничего не боишься, ушли иллюзии и надежды молодости, ты у порога истины и реальности. Всё уже пережил, и вот тебе в награду — ЛИШНЕЕ». Как это она хорошо заметила, что истина и реальность выше иллюзий и надежд… Я бы даже сказал — слаще…

 

Тушь, пудреница, расческа, еще какая-то косметическая мелочь посыпались в раковину.

Руки дрожали — тушь попала в глаза, сразу полились слезы. Ася закинула голову, но черные слезы все равно расползались по лицу. Она открыла кран и стала умываться, а затем, после очередного взгляда в зеркало, словно ныряя, сунула голову под воду.

И уже с мокрыми волосами снова посмотрела на себя в зеркало…

 

…В ванной было тесно, но зато все были заняты делом: Ася стирала, Жанна читала вслух газету, а Сергей, стоя на табуретке, забеливал следы пожара.

— «Закон единства содержания и формы никому нельзя обойти»! — Логично, Ася, да? — прервала чтение Жанна. Ася машинально кивнула головой в знак согласия, казалось, она ничего не слышала и не видела, а лицо у неё было такое, словно она скрывала какую-то мучительную боль.

— Предельно! — ответила за неё Жанна и продолжала читать дальше. — «Распад форм ничего, кроме распада буржуазного общества выразить не может…» Железно!

— «Распад форм»! — не выдержал Сергей, дернулся на табуретке и чуть не слетел с нее. — Тысяча художников мучаются, ищут новые средства выражения… невыразимого в мире, а вы… как попугаи!

Ася вскинула на него удивленные глаза.

От резкого движения под ним снова угрожающе заскрипел табурет.

— Ищите! — усмехнулась Ася. — Но зачем же табуретки ломать?!

Жанна захохотала во все горло, Ася тоже невольно заулыбалась.

Сергей стоял над ними и, сверху вниз, созерцал, как они смеются.

— Может, ты скажешь, Ася, — вдруг заговорил он страстно, — как изобразить, что глаза у Жанны при дневном освещении — прозрачные и желтые, как смола, а при вечернем — карие и бархатные, как будто в омут затягивающие?…

Ася, пораженная его бурным запалом, какое-то время молчала, переводя взгляд с него на Жанну и обратно, с Жанны на него. Вода из неотжатой пеленки капала на пол…

— И что, это — реализм? — Сергей в ярости приложил к лицу Жанны “раму” — деревянный остов от стиральной доски, валящийся в ванной. — А это — уже не реализм? — перевел он его на стену, где красовались рыже-коричневые подтеки — последствия пожара. — Так, да?

Теперь они все втроем созерцали этот живописный «абстрактный шедевр»…

— Сравнил! — наконец подала голос Жанна и посмотрела на себя в зеркало

В ванную заглянула Асина мать, одетая в плащ и с портфелем.

— Дети, я пошла! -. объявила она. — Ведите себя хорошо.

— Пока, мама!… До свидания, Галина Васильевна! – дружно откликнулись все.

— У нее дежурство? — спросила у Аси Жанна, та кивнула. – Ой, Ась, можно я останусь ночевать у вас, а то в общаге дезинфекция — такая вонь!

— Ну конечно! — ответила Ася. Спохватилась и опять принялась за стирку.

Жанна, окончательно развеселившись, забрала у Сергея “раму” и стала смотреть сквозь неё в зеркало. Перевела своё отражение так, что один ее глаз попал в трещину зеркала и раздвоился.

— Ладно, я согласна,  рисуй у меня четыре глаза! — торжественно объявила она. — Одну пару прозрачных, как смола, а вторую, как будто как?…- Не дождавшись ответа, вспомнила: — В омут, да?.. затягивающие!

 

В ярко освещенном окне комнаты Сергея отчетливо была видна его фигура у мольберта — а за ним, в глубине — неясный девичий профиль.

«Бродвей» опустел. Лишь Воронов, сидя на скамейке напротив Асиной квартиры, читал Демидкиной свои стихи:

— «И уходит она, не совсем, а смиренно. И, волнуясь, волос поправляет волну. И прекрасно лицо её перед изменой, Так прекрасно лицо её перед изменой…»

Они и не подозревали, что из окна темной детской за ними с грустным, заплаканным лицом наблюдала Ася.

— «Я всё вижу… все знаю…» — Воронов опять кинул незаметный взгляд на девичий профиль в освещенном окне и закончил: — «Но вовек не вспугну!’

Демидкина загадочно улыбалась, теребя прядь своих длинных волос.

На бульваре появились бородач и парень, попиравший «земной шар». Обгоняя друг друга, они пинали глобус, демонстрируя при этом довольно сложные футбольные финты…

 

Ася спала,  обнимая Севочку, которого она почему-то уложила с собой.

 

Жанна в ночной рубашке в ванной перед зеркалом, вместо того, чтобы снимать грим, наоборот, подкрашивала ресницы, сверяя своё изображение с фотографией Бриджит Бардо.

 

Дверь комнаты Сергея неслышно распахнулась, и на пороге, словно созданная из тишины и темноты, перед ним возникла Жанна. Он отложил книгу, которую читал.

— Ты чего приперлась? — удивленно спросил он.

— Соблазнять тебя буду, — тоненьким от волнения голосом объявила она, прыгнула к нему на тахту и выключила торшер. Какое-то время они молчали в темноте.

— Ну, валяй, — наконец, сказал он и засмеялся.

— Вот перестанешь смеяться! — надулась она.

Но он всё смеялся и не мог остановиться.

— Надо же, какой ты нервный.

— Быстрее, а то умру! Ха-ха-ха!….

-Я в таких условиях не могу!

— Ну ладно, всё! — Он затих. – Начинай.

Она глубоко вздохнула и, словно ныряя, уткнулась ему головой в грудь. Он какое-то время созерцал её белокурую копну, потом наклонился к уху и тихо шепнул:

— Жанна!

— Что? — так же тихо ответила она и подняла глаза.

— Слышишь?

— Что?

— Замок!

— Какой замок?

— Аськина мать идет! — шепотом выкрикнул он.

Она подскочила, как на пружине, мелькнули из-под кружевной оборки голые пятки — и след её простыл. Сергей упал на спину, схватился за живот и тихо захохотал.

В коридоре раздался грохот: это, видимо, Жанна, пробегая, что-то уронила.

 

От шума проснулась Ася.

Увидела испуганную подругу, прикрывавшую спиной дверь её комнаты.

— Что?! Что случилось?

— Поздравь меня — я стала женщиной! — после паузы произнесла Жанна…

 

Ася стояла под электрическим полотенцем, и струя теплого воздуха развевала её мокрые волосы. Она чуть улыбалась, словно только что услышала это «потрясающее» признание Жанны…

 

Утром, торопясь на занятия, они шли по пустынному бульвару.

— Только вы с Сережей не откладывайте! — посоветовала ей Ася.

— Что «не откладывайте»? — не поняла Жанна.

— Свадьбу. А то вдруг – ребенок.

— Какой ребенок? — Жанна остолбенела. — Ха-ха-ха… Сама ты ребенок! Ты что, поверила? — Она воздела руки к небесам и с наслаждением оповестила их: — Невинная я! Невинная!

Ася какое-то время приходила в себя, а потом тоже засмеялась.

— В гробу я видела этих поэтов и художников! — призналась ей Жанна. — И вообще — сейчас физики в моде! — Поймала удивленный взгляд Аси: — Безнравственная я, да?

— Ужасно!- очень искренне сказала Ася.

 

Занятия еще не начались, но выставка была открыта.

Сергей стоял перед своей картиной, словно оцепенев.

«С.Киселев. I курс. Эскиз ткани», — гласила надпись на ярлычке… Он резко сдернул картину и, провожаемый удивленными взглядами, вышел с ней из аудитории.

 

Мрачный, с картиной в руках, он пересекал бульвар. И вдруг увидел Асю и Жанну, оживленно что-то обсуждающих. Они увидели его тоже, и обе расцвели, Жанна раскинула ему навстречу руки.

— Вот он, наш целомудренный, чистый, непорочный! — Она подхватила Сергея под руку. — А мускулы у него! Пощупай! — приказала она Асе. — Железные, правда?

— Абсолютно! — подхватила Ася, осторожно дотрагиваясь до его руки.

— Ну, хватит! — возмутился он и стряхнул руки девушек. — У вас все мысли… от вашего передка идут!

— От какого передка?! — изумились девушки, посмотрели друг на друга, поняли и, умирая со смеху, упали ему на грудь.

— Дурь из головы когда выбьете?

— И что останется?! — Жанна двумя руками подняла его картину. — У-у-у! Затягивает, как в омут! Держи, Ась, а то улечу!

— В открытый космос! Ха-ха-ха!

— Рвите отсюда! — Сергей выхватил картину.

— Грубиян! — Жанна взяла под руку Асю, и они потопали вперед.

Пошушукались, обернулись и в два голоса прокричали:

— Всё равно мы тебя любить будем! Назло-о-о!

— Как идёте, дуры! — крикнул он им вслед. — Носочки внутрь! Ать, два… Левой! — и пошел в противоположную сторону.

Ася оглянулась и увидела, как он, словно, наконец, заметив в своих руках картину, поморщился и швырнул её в кусты.

— Ты в институт, у тебя зачет, а я за Сережей, — озабоченно сказала она Жанне. — По-моему, у него какие-то неприятности! – И, чмокнув подругу в щеку, исчезла в зарослях бульвара.

 

… Воронов из-за дерева снимал кадр:

Ася ищет в газоне картину. Нашла. Подняла. И вдруг, словно услышав щелчок фотоаппарата, медленно повернулась к нему.

Какое-то время они стояли неподвижно и молча, в упор, смотрели друг на друга. Вид у Бориса был невозмутимый. Он не спеша закрыл камеру, повернулся и только тогда быстро пошел в сторону проезжающего мимо трамвая. На ходу вскочил в него…

Ася перевела дыхание: лицо её просветлело. Она прижала картину к груди и побежала к откосу, где мелькала фигура Сергея.

 

Приставив к дереву «Выход в космос», переименованный в «Эскиз ткани», она присела недалеко от Сергея, на траву, покрывавшую склон полуразрушенного кремля.

Он взглянул на неё, увидел её лицо, озаренное затаенной радостью.

— Ты что такая?

— Какая?

— Счастливая!

— А ты что такой?… Несчастный!

Он ничего не ответил и отвернулся.

— Обиделся на нас? Ну, прости!

— Да не на вас… — Он хмуро смотрел перед собой. — Долдоны!

— Все равно плюнь! Не переживай!

— А я не переживаю. Завидую просто.

— Завидуешь? Кому?

— Кубинцам. Родина или смерть. Всё четко. А здесь… Пожалуй, я уйду из института. Текстильный, он и есть текстильный — только и разговоров, что о тряпках, тоска…

Ася слушала его, широко раскрыв глаза, полные сострадания.

— Обиделся, что твою картину на выставке не поняли, да? — вдруг сообразила она. — Так тебе надо было бы растолковать, объяснить, уговорить!

— Уговоришь вас! Разве что утюгом по башке — бац! Чтоб мозги сдвинулись!

— Пойми, мы же темные, бездарные, короче, нищие, а ты талантливый, значит, богатый, тебе — дано! — озаренно продолжала своё Ася. — Вот и отдавай! Если, конечно, любишь нас.

— Оч-ч-чень! Особенно Прошкина!

—  Конечно, легко любить тех, кто тебя гладит по головке, а вот полюбить несовершенное, слепое…

— Тупое …- Сергей в упор не слышал её.

— Сам ты тупой! — в отчаянии воскликнула Ася.

— Вот и люби меня, тупого, — пробормотал он.

Она смешливо фыркнула и некоторое время удивленно смотрела на него.

— А я что делаю?! — наконец воскликнула она. — Прогуливаю из-за него! Сижу тут, слушаю разные гадости и капризы… Сережа, нельзя бросать институт!.. И вот что: мне мама говорила, им в интернат нужен ночной дежурный. Может, это лучше, чем вагоны разгружать?… У тебя же руки потом дрожат, когда ты рисуешь…

— Вот прохиндейка! — после паузы воскликнул он. — Хочешь, чтоб я портным стал? Да убивать таких надо! — И он схватил её ладонями за тонкую шею.

— А-а-а! — истошно закричала она и, вырвавшись, побежала по склону.

А он не шевелился, только неотрывно и грустно смотрел на её летящую над землей фигуру.

— Сережа! — уже издали раздался её ликующий голос. — Сережа! Все-таки здорово, что мы живем!? На этой земле и в это время?!

… Они возвращались по узкой тропинке, он шел впереди с картиной в руках

— Пошло лезть в гении, — говорил Сергей, — но мы все: и Жанка, и твой Воронов, и Демидкина, и даже этот… с глобусом… — мы все больны этим… Кроме тебя, — он обернулся к Асе.

— Ты глубоко ошибаешься! Я тоже хочу быть гением! Гением… э… э… — любви! — и она грустно засмеялась.

Сергей улыбнулся и, не поворачиваясь к ней, сказал:

— Помнишь, у Грина есть фраза: «Счастье в ней сидело пушистым котенком» Так это про тебя, Ася-Ассоль. И уж у кого-кого, но у тебя всё сбудется, я точно знаю.

Ася слушала его, и вдруг какая-то тень пробежала по её лицу, словно в эту минуту она усомнилась, хочет ли она, чтоб всё ТО, её затаенное и желанное, сбылось.

 

Модельер собственноручно поправлял на манекенщицах береты и костюмы, бархатные и вельветовые, чудесных оттенков, самых разнообразных линий и форм, в стиле эпохи Возрождения, но одновременно, как писали критики, “пронзительно современных”.

В зале на экране шел учебный фильм: вокруг неказистой женщины хлопотало несколько человек. Ей меняли грим, прическу, подбирали одежду, делали эскизы, искали варианты… Она в этом активно участвовала… И вот, наконец, её – не узнать!…

Беленькая  манекенщица Наташа смотрела фильм, стоя за кулисами.

Вдруг на неё капнуло. Она посмотрела вверх:

На потолке вокруг трещины быстро набегали капли воды.

—  Сергей Ильич! — кинулась она к модельеру. — Потоп!

 

В туалете перед зеркалом, несколько утомленная своими доморощенными ухищрениями «найти свой образ», Ася последними штрихами пыталась придать ему какое-то завершение. Всё было не то.

Дверь открылась, и вошла женщина лет за пятьдесят.

— Не могу больше, противно! — Она закурила. — Кудахчут семеро над одной! — Гневно счищая с ногтей остатки «кровавого лака», она ходила из угла в угол. – А над нами кто кудахтать будет! Знаем мы эту рекламу: бесплатно! — взглянув на Асю и , убедившись, что своя, она продолжала: — Шел бы вон к своим олигархам-олигаршам… крокодилам-аллигаторам! и преображал их!.. “Народное шоу”!

— Он художник! — тихо сказала Ася.

— «Принцесс» ему подавай! Давай деньги, будут и принцессы! Кому он тут со своими проповедями нужен!

— Мне нужен!…

Женщина даже остановилась. И мрачно спросила:

— Зачем?

— Для души, — робко сказала Ася. Её собеседница без выражения смотрела на неё. — А что, у вас не было так, чтоб душа голодала?

Тень удивления мелькнула на лице женщины.

— Подрумянься! — неожиданно сказала она. — Бледная ты.

— Нечем, — виновато ответила Ася.

— Хоть помадой!

— Тоже нет!

— Господи! — с искренней жалостью воскликнула женщина, подошла к Асе и осторожно приложилась накрашенными губами сначала к одной её щеке, потом к другой. — Размажь…

Ася, смущенно улыбаясь, стала растушевывать помаду.

— Придумают! «Тип красоты»! — проворчала женщина, разглядывая себя в зеркало.

— А что? — оживилась Ася. – У вас, например, скандинавский тип. Надо носить янтарь и больше шерсти золотистых тонов…

 

… Модельер с тревожным лицом бежал вверх по полутемной лестнице.

В чердачном помещении из прорванной трубы хлестала вода.

— Перекрой общий! — орал толстяк слесарю, пытавшемуся ввинтить заглушку.

Слесарь ошалело оглянулся и побежал вглубь чердака. Модельер подскочил к толстяку, они вдвоем налегли на разводной ключ. Вода окатила обоих, но напор ее ослабел.

— Ты что от меня бегаешь? — тихо спросил модельер. – Зарубили проект?

Толстяк молчал.

— Школу или все?

— Школу, — сквозь натугу ответил толстяк.

— Хорошее начало! Свет гас, потоп был — обвал я тебе обещаю!

— Ты только не вздумай!…- От испуга толстяк даже перестал жать на ключ. — В зале видел — кто?

Заглушка опять выскочила, и вода хлынула вовсю.

— Куда — в моделях! — закричал модельер на манекенщиц, влетевших на чердак с ведрами и тряпками. Некоторые, оставшись в одном нижнем белье и босиком, принялись за работу.

Струя неожиданно спала. Все облегченно вздохнули.

— Сергей Ильич, подержите с ребятами публику, мы мигом! — звонко прокричала ему Наташа.

— На героизм — мы падки! — вздохнул модельер, осматривая свой мокрый пиджак, изуродованный ржавыми разводами.

— Особенно дорогостоящий! —  хмуро добавил толстяк, прикидывая в уме цену этих разводов.

— Вы же героем хотели быть, Советского Союза! В детстве! — опять звонко прокричала ему Наташа. – Забыли? Сами рассказывали!

Толстяк кисло усмехнулся.

— Значит, всё идет в соответствии с замыслом, — бормотал модельер, пробираясь через трубы…

 

Остро заточенный карандаш навис над листом и, набравшись, наконец, решимости, тонкой линией очертил женский профиль.

Распахнулась дверь комнаты, и к Сергею, без стука, влетела Ася.

Он поспешно прикрыл рисунок каким-то конспектом.

— Я знаю, что тебе делать! — воскликнула она и положила перед ним том. — Это будет твоей настольной книгой.

Перед ним лежал «Пигмалион» Бернарда Шоу.

— В первую очередь будущий модельер…

— Отстаньте вы со  своим модельером!

— Может, ты не читал? — Ася постучала по книге.

— Я ж сессию завалю! — простонал Сергей и вдруг, что-то увидев в окне, пулей выскочил из комнаты. Ася тоже посмотрела вниз.

Во дворе остановилась телега с картошкой. К ней уже торопились из подъездов жители со  своими кошелками.

 

Они стояли в очереди.

— Я же тебе не просто так, я целую философию предлагаю! — продолжала Ася свою «агитацию».

— Да знаю! — он слушал вполуха. — Там один мужик деваху учил говорить, это?

— «Мужик», «деваху»! — она сердито отвернулась.

— Ну ладно, — вздохнул он, — если философию – давай.  У меня как раз по ней зачет.

— Представь себе, — с готовностью начала Ася, — живет девушка, бедная, невоспитанная – оборванка… Ну, образно говоря! И не знает, сколько в ней заложено красоты. И вот на её пути встречаешься ты. Ты — модельер. Учишь ее одеваться, ходить, всяким там манерам. В общем, преображаешь…

— Мне мешок, — сказал Сергей — подошла его очередь.

— Да зачем столько? — оторопела Ася.

 

…- И потом я влюбляюсь, да? — спросил Сергей, тяжело отдуваясь. Они поднимались по лестнице. — Этот Пигмалион-то влюбился?

—  Дальше наплевать, — откликнулась Ася, —  это как хочешь. Главное – преображаешь. Это же грандиозная задача, а ты вон любишь у нас масштабы, — она символически поддержала мешок сзади. — Мама будет счастлива. А я картошку ненавижу!

 

Они ввалились в квартиру. Сергей потащил мешок на балкон, где в коляске спал ребенок.

— Но мне тогда придется целый гарем преображать, да?

— Иди, зубри! — Ася повернулась к коляске и стала вытаскивать из нее малыша.

 

Сева играл в манеже кубиками.

Ася, лежа на тахте среди разбросанных книг, читала какой-то том. Вот захлопнула его, вычеркнула название в списке литературы. Взяла из стопки следующую книгу.

— Ася! Ты обиделась? — раздалось за дверью. — Это я так ляпнул. Ну какой я Пигмалион?

И перед Асей  предстал Сергей в своих бывших новых штанах, прогоревших в нескольких местах. Прошел в комнату и уселся на стуле в своей излюбленной позе.

Она какое-то время изумленно созерцала его.

— Ха-ха-ха! Сережа! Нет, я не смеюсь! Ха-ха-ха! Я плачу! Ха-ха-ха! Твои новые брюки! Единственные… Так и быть, — наконец утихла она. — Я буду твоим Пигмалионом!

Она вскочила, распахнула шкаф и стала перебирать пиджаки и рубашки.

— Все равно папа не носит! — Она протянула ему вешалку с мужским костюмом. — Иди, переоденься!

— Только на мой труп! — Сергей не шелохнулся.

— Да смотри! — воскликнула Ася и прямо в платье влезла в огромные для неё брюки и пиджак. — Ты будешь неотразим!

Она прошлась мимо него, путаясь в брючинах и копируя Чарли Чаплина. Сунула руки в карманы. Один, видимо, был дырявый. Ася потянулась рукой вниз и вытащила её из-под полы. Сергей засмеялся — так уморительно выглядела она.

— И ты хочешь «преобразить» меня в это чучело? — он нахлобучил на нее мужскую шляпу и развернул её к зеркалу.

Шляпа накрыла ей лицо почти до подбородка. Ася, как забрало, подняла ее, но шляпа упала опять.

— Руки! — неожиданно приказала она из-под шляпы, приставив пальцы к его виску. Он послушно поднял руки. — Не двигаться! — Не сводя с него «пистолета», она быстро надела на него пиджак.

— Галстука не хватает, — заметил он, не опуская рук.

— Сэр! Вы не галстучный человек! — презрительно фыркнула она. Кошачьим движением выдернула из шкафа косынку — «пистолет» теперь был приставлен к его груди. От ее движения из шкафа посыпались куски каких-то тканей.

— Главное — завязать с таким шармом, — она набросила ему на шею косынку. — Вы знаете, что обозначает слово «шарм»?

Завязывая узел, она дышала у него под ухом, а он, насупившись, искоса смотрел на её скулы, губы — так близко у своего лица — и молчал, погруженный в какую-то эйфорию.

— Я тоже не знаю, — созналась Ася. — Но чувствую! — Она надела на него шляпу, опустила ему руку и повернула к зеркалу. — Шикарство! — и зажмурилась от удовольствия.

Он был поражен своим «преображением». Но оно его не обрадовало, наоборот, он был чем-то задет.

— О, фон для Жанкиного портрета! — схватился Сергей за кусок набивного шифона, выпавшего на пол из шкафа.  — Дай, на тебе примерю.

— Может, лучше на Жанне? — слабо сопротивлялась она.

— Стоять! — приставил он пальцы к ее виску.

… Малыш в манеже застыл, наблюдая за новым «преображением».

Сергей обматывал Асю тканью, подкалывал где нужно, вертел, как куклу, отходил в сторону…

— Волосы убрать! Вот так — чтоб линия звенела!

Она повернулась к нему, удивленно взглянула ему в глаза, но он её не видел. Он  теперь видел что-то своё, ей недоступное. Ася, посмотрев на себя в зеркало, подошла к проигрывателю.

— Объявляется белый танец!

Сладко запел Демис Руссос. Ася положила руки Сергею на плечи. Он грубо отстранился.

— Я научу! — настаивала она, -. Как же вы, товарищ модельер, будете создавать бальные туалеты, не чувствуя пластику танца?

Но он упрямо стоял на месте и еще делал вид, что обдумывает что-то, даже потянулся к карандашу. А она, танцуя вокруг него, тормошила его:

— Давай всему учиться вместе, а? Всё вместе узнавать — так здорово! Давай, а? — она пыталась сдвинуть его с места и не могла, и это почему-то веселило ее еще больше. — И лет через двадцать представляешь, какими мы станем? Самыми красивыми, самыми совершенными людьми на свете?!

Раздался звонок в дверь. Ася замерла, словно что-то предчувствуя. Звонок повторился. Она усилием воли преодолела оцепенение и полетела открывать.

Сергей поспешно снял пиджак и стал собирать разбросанные вещи.

Музыка кончилась. Из прихожей не доносилось ни звука. Он, встревоженный, вышел в коридор.

И увидел на пороге квартиры Воронова, стоящего перед  Асей. Она медленно перелистывала самодельный журнал «ПУП ЗЕМЛИ» № I, а Воронов смотрел на неё, не спуская с неё глаз.

Заметив Сергея, Ася поспешно сунула журнал в руки Борису.

— Подожди меня во дворе! — приказала она и вытолкнула его за дверь. — Побудешь с Севой? — спросила она у Сергея, лихорадочно вытаскивая иголки из своего «бального» платья. — Я недолго!

Ткань, поникшая, упала к его ногам…

 

Борис сидел на скамейке. Журнал лежал рядом.

Ася подошла, села, взяла журнал и, по-прежнему молча, стала перелистывать его. Дошла до «репортажа»: «Талант и поклонницы».

Снимок за снимком: Сергей в «тоге» идет по «Бродвею». Рядом Ася. Руку держит на узле одеяла, а он покровительственно положил свою сверху… Ася и Жанна виснут на Сергее. На первом плане Ася… Ася с картиной бежит за Сергеем… Они, опять вдвоем, тащат огромную сумку, набитую продуктами… Ася стоит, наклонившись над лотком с книгами — Сергей нежно смотрит на неё…

Ася под сильным впечатлением от увиденного закрыла журнал.

— Ты ничего не понял, — наконец, тихо сказала она.

— Главное, чтобы вы поняли. Ася Балашова. — Борис встал.

— Что? — глаза Аси, поднятые к нему, были полны слез. — Что я поняла?

— Прости, но я опаздываю. У меня тренировка.

Лицо Аси приняло беспомощное выражение.

— А можно… я провожу? — робко спросила она.

 

Футбольное поле ярко освещалось фонарями, по нему с глухими возгласами, таявшими в сумерках, гоняли мяч студенты. Ася сидела в первом ряду безлюдных трибун и не отрывала печального взгляда от мелькающей фигуры Бориса…

 

Севочка завороженно следил, как перед ним на мольберте, под рукой Сергея, возникали танцующие силуэты во фраках и бальных платьях. Хлопнула дверь.

— А где Ася? — в комнату заглянула Галина Васильевна.

— Ушла… с таким пижонистым, фамилия птичья.

— Воронов? —  воскликнула она и, пряча от Сергея волнение, взяла малыша на руки. – Но он совсем не пижонистый, он просто “интеллигентный“

— Не знаю…

— Ладно, иди, занимайся! Аська, небось, картошку не купила? — Галина Васильевна нежно поцеловала ребенка: —  Маленький мой…

Сергей остановился в дверях и сумрачно сообщил:

— Можете давать объявление о няне, я скоро в Московский переведусь — заявление уже послал!

 

В задумчивости стоял он посреди своей комнаты: в квартире явственно присутствовала какая-то тайна…

Со стен из старинных рамок на него загадочно смотрели многочисленные Асины родственники, и вид у них был такой, словно они никогда и не жили, а всегда были только изображениями в рамках…

Он вздохнул, вынул иголку из маленькой подушечки, висевшей над столом, и стал зашивать дыры на обгоревших брюках…

 

Несколько костюмерш суетились вокруг модельера: примеряли ему новый пиджак вместо того, обрызганного ржавчиной. Второй, третий…

 

Потом он торопливо пересекал фойе.

Из туалета, впереди него, вышли две женщины и, не заметив его, побежали к лестнице, ведущей в зал. Это были Ася и её собеседница. Он тоже стал подниматься по лестнице вслед за ними…

В три прыжка опередил женщин и исчез в следующем пролете лестницы.

— Ишь ты, живчик какой! — прокомментировала его «пробег» Асина собеседница. — Что с тобой?

— Да ничего… одышка! – слабо улыбнулась Ася в ответ.

 

Сквозь щель в портьере модельер смотрел в зрительный зал, призрачно освещаемый лучом кинопроектора. Заканчивалась демонстрация фильма. «Случайные черты» женщин с фотографий из серии «Жизнь врасплох» монтировались с известными живописными портретами, и таким образом выявлялся «тип красоты», затерянный в суете и безвкусице.

Рядом с модельером стояла уже готовая к выходу на сцену группа манекенщиков в своих роскошных одеяниях.

— Уже заявления — в нашу школу…- протянул ему кто-то кипу развернутых листков.

Модельер взял записки и опять поднял голову, провожая взглядом еще одну пару, покидавшую зал.

Ей навстречу из дверей появились две женщины, видимо, те, кого он обогнал на лестнице. Они потихоньку пробирались на свои места…

 

Точно так же стоял он тогда за кулисами студенческого театра в окружении своих однокурсниц (на нем были его прожженные брюки, расшитые теперь декоративными заплатами, и в тон брюк — рубаха из мешковины, тоже украшенная заплатами) и так же смотрел он в зал, на Асю и Жанну, которые, опоздав, смущенно пробирались к Борису. Тот, поджидая их, придерживал около себя два свободных места. На шее у него висел неизменный фотоаппарат.

Шел КВН — соревновались все курсы прикладников.

— Костюм для строительницы! — звучал из микрофона утрированно-слащавый женский голос. Под аплодисменты мимо Сергея прошел на сцену огромный детина в телогрейке и цветастой юбке, из-под которой виднелись сатиновые шаровары. — Обратите внимание на оригинальное решение силуэта, смелое использование разнообразных тканевых фактур…

Изящным движением «манекенщица» скинула телогрейку, оставшись в большом розовом бюстгальтере. Зал грохнул.

Что-то приветливо сказав Борису, Ася села рядом с ним.

Сергей, не отрываясь, всё смотрел на них.

— А эту модель мы представляем под девизом: «Долой грань между городом и деревней»!.. —  По сцене шла «манекенщица» в шелковом платье, на которое поверх был надет мужской пиджак с широкими плечами, на ногах «шпильки», а в руках плетеная корзинка, из которой торчала голова мертвой курицы. — Для данной модели характерно соединение мужской парижской моды прошлого столетия с современным женским народным промыслом.

— Так значит, вы давно дружите? — изумлялась Жанна, переводя круглые глаза с Аси на Бориса. — А почему скрывали?

— Так романтичней, — ответил Борис, поднимая фотоаппарат. Мигнула вспышка.

— Ну да! — не поверила Жанна. — Небось, поссорились?

Ася сидела, насмешливо улыбаясь, но в разговор не вступала.

С разных концов сцены навстречу друг другу шли двое в одинаковых габардиновых пальто, в шляпах, натянутых на уши, в белых кашне.

— Эта модель не нуждается в комментарии. Ее девиз прост: «Знай наших!» Или: “На стук и цвет товарища нет!“

Жюри сидело и делало вид, что не в курсе данного юмора.

— Получается, Аська  тебя по блату прославляла? — опять зашептала Борису Жанна. — А я-то думала, она бескорыстно поэзию любит!…

— Тише! — шикнула на них Ася.

На сцену вышел Сергей. За ним смущенно толпились его сокурсницы, одетые в платья, тоже из мешковины, с огромными декоративными заплатами, Демидкина была довольно эффектно задрапирована в детское байковое одеяло.

— На подиум выходят прикладники первого курса, — объявил ведущий. – Модели выполнены по эскизам Сергея Киселева!

Зал, предчувствуя очередную хохму, бурно зааплодировал.

Сергей махнул рукой, и когда стало тихо, четко произнес:

— Это не пародия! Перед вами модели идеальной одежды для идеального человека. Идеальный человек — это человек, свободный от желания быть, как все… Или не как все. Что одно и то же. — Ему опять зааплодировали, всё еще принимая происходящее за розыгрыш. — Вообще, я считаю, как хочешь так и ходи! — выпалил вдруг Сергей. — Мы не имеем никакого права высмеивать, кто и в чем одет. Моя мать тоже таскала старый отцовский пиджак, — он кивнул на «модель № 2». — Ну и что? Если другого-то ничего не было? А то подумаешь, знатоки вкуса собрались! И хохочут!

Наступила неловкая пауза. Все сидели оторопев.

— О шпарит! — поднял камеру Борис. — От имени рабочего класса!

— Аська! —  Жанна закрыла лицо руками. — Я не могу, мне стыдно.

Борис покосился на Асю: она, не мигая, упрямо смотрела на сцену. Он тихо опустил фотоаппарат и снимать не стал.

Сергей стоял неподвижно, словно не видя никого вокруг. Кто-то сделал несколько стыдливых хлопков, и тут же все зашумели, загалдели, захлопали, затопали.

Декан, поглядывая на Сергея, что-то горячо говорил председателю жюри.

— Хватит, ребята! — неожиданно басом выкрикнула со сцены Демидкина. — Прошкин, заткнись ты там! Ретроград!

— А ты, Демидкина, не выступай! — отпарировал из зала Прошкин. — Ты на сцене!

Зал от его каламбура захохотал еще громче.

«Манекенщицы» стали отворачиваться к стене, тоже давясь от смеха.

— Жюри считает, — встал председатель, — что первый курс, несмотря на спорность позиции, оказался на высоте. Этой команде мы даем специальный приз… — его слова потонули в возбужденном гуле зрительного зала. Кто-то пронзительно свистнул, но тут же испуганно осекся.- … Бесплатные талоны на покупку красок и кистей…

 

Над бульваром весело горели предпраздничные иллюминации.

Все четверо медленно брели в толпе гуляющих. Ася попыталась прервать неловкое молчание:

— Пойдемте к нам? Я «наполеон» испекла. Мама спит.

— А что — идея! — сказал Борис. — А ты, старик, не расстраивайся, — повернулся он к Сергею. — Поверь, лет через двадцать твоя мешковина станет писком моды, но ты уже будешь провозглашать парчу и бархат, и опять тебя освистают. Такова судьба художника! — Всё больше вдохновляясь, он поднял сжатый кулак: — Но мы победим! «И пусть земля дрожит, как недотрога, и пусть больней тревоги острие, с лицом своим, дарованным  от Бога, я вам звоню пришествие своё!…»

— «Пришествие!» — вдруг взорвалась Жанна, до сих пор напряженно молчавшая. — Да просто Киселев слаще морковки ничего не видел! Вот и хочет, чтоб все так… Как нищие!

— Жанна! — с ужасом воскликнула Ася.

— Свои комплексы надо держать при себе, а не вымещать на всех! — не могла остановиться Жанна. — Еще и бедную мамочку приплел!

— Перестань!

Сергей молчал, как будто речь шла не о нем.

— Никуда я не пойду, — вконец расстроенная, буркнула Жанна и зашагала прочь от них.

Ася в отчаянии остановилась — она чуть не плакала.

— Мы вас догоним! — сказал Борис и побежал за Жанной.

Ася обернулась к Сергею, но его фигура мелькала уже где-то далеко впереди.

 

…Тревожная и озабоченная, она подходила к своему подъезду, Увидела на входной двери объявление: «НУЖНА НЯНЯ…“ Оглянувшись, не видит ли кто, она сорвала белый листочек и, скомкав, сунула в карман. Вдруг до неё донеслись странные звуки. Она прислушалась — в глубине слабо освещенного сквера, среди черных деревьев, она разглядела неподвижную тень.

… Сергей стоял, вжавшись всем телом в ствол дерева, и рыдал. Цепенея от ужаса, Ася дотронулась до его плеча. Он вздрогнул и рванулся вглубь сквера.

— Уйди! — зло процедил он сквозь зубы, когда она вновь подошла к нему.

— Сережа, она просто…

— Оставьте меня! — почти истерически выкрикнул он и тут же осекся, увидев глаза Аси, полные боли и ужаса.

— Прости, — взял он себя в руки. И тихо добавил: — Жанка права. Я ничтожество…- Вспомнив, он даже застонал сквозь зубы. — Самое смешное, Ася, к матери моей это вообще не имеет отношения. Она совсем не «бедная». Даже в этом несчастном пиджаке. Что ни наденет, ей всё хорошо. Потому что она… Возьмет любую банку, вымоет до блеска и поставит на солнце, а туда какую-нибудь ветку, даже без листьев… Ребят всех вымоет, уложит в крахмальные постели, всегда все крахмалит, и духами надушит… На 8 марта им на фабрике всегда духи дарят. Ей так кружево идет… У меня будет много денег, увидишь! И я всех их одену, и мать, и сеструх… Гадство! — Он ударил кулаком по дереву и снова вдруг зарыдал. — Вылез — представляешь? Ведь поэтому освистали, поэтому! Врал я!.. врал!..

Она всё гладила его по волосам, по мокрому лицу.

— Не плачь, не плачь, — и сама уже плакала.

Из открытых окон института донеслась музыка — видимо, там начались танцы. Оба невольно повернулись в сторону святящихся окон.

— Ася, — сказал он тихо, — я ничего не пойму, кто мать Севы? И кто отец?

— Я — мать, — ответила она.

— А этот Борис — отец, — договорил он.

— Только он не знает, — не сразу сказала она.

— Почему?

Она долго не отвечала. Потом губы её задрожали.

— Это случайно вышло, на картошке. Да нет, не случайно! — перебила она себя. — Я его уже давно любила, издалека… — И, пересиливая подступавший плач, продолжала:  — А он  на другой же день после этого — как будто ничего и не было! Какие-то шуточки! — Она подняла к нему глаза, полные слез: — Так разве может быть?

— Нет, не может!

— Знаешь, что он еще тогда сказал? «Ася Балашова!».. Он меня в ответственный момент полным именем и на «вы», — пояснила она. — «Не обольщайтесь по поводу своих чувств! Это просто блажь, через месяц пройдет!» А через месяц я узнала о ребенке…

Она прислонилась к Сергею и уже безудержно зарыдала. Он поднял к себе её мокрое от слез лицо и… поцеловал ее.

— И вы уехали, — сказал он, — чтоб никто не знал, да?

— К папе… Мама у меня гордая, а папа… А! Не хочу говорить…

— Не говори…

Они поцеловались еще раз, и стояли, обнявшись, и молчали.

— Ася, а я его понимаю, — вдруг грустно сказал Сергей. — Он, наверное, несколько раз обжегся на этом, ну, когда от любви один пшик остается, а тут ты уезжаешь — и этим как бы подтвердила…- Она внимательно слушала его. — Но он любит тебя, я вижу, — закончил Сергей. — Хочешь, я ему всё скажу?

— Ты что! Я сама должна… — Ася осторожно отстранилась от Сергея. — Ладно, пойдем. Где они бродят, негодяи! Есть так хочется…

Они побрели к дому.

— Я тебе не договорила… — сказала Ася, усмехаясь. — А сейчас он уверяет, что я тебя люблю.

— Ну!.. — Сергей даже потряс головой. — Я не знаю…

— А кто же будет знать? — ворчливо спросила Ася. — Чего ж тогда мы с тобой целовались?

— А это вместо валерианки, — бодро ответил он.

Она захлебнулась в приступе смеха, готовом превратиться в плач…

 

Медленно поднимались они по лестнице.

Ася подняла голову: на площадке, напротив двери её квартиры, «руки в боки», стояла Жанна, а рядом, в углу, на корточках, со шляпой, надвинутой на глаза, сидел Борис.

— Ждем их, ждем, — возмущенно начала Жанна.

— Называется «званый ужин», — продолжил Борис.

— Банкет по случаю провала! — неожиданно для Аси весело подхватил Сергей, поднимаясь к ним навстречу.

Какое-то мгновение она еще продолжала стоять внизу, замерев, и вдруг, в каком-то непонятном ей порыве, взлетела по лестнице вверх, раскинув руки, в три прыжка, птицей: поцеловала Жанну, обняла Воронова; Жанна, тоже зараженная ее состоянием, кулаком постучала по голове Сергея, потом поцеловала его. Борис поднял фотоаппарат… Сдавленный смех, восклицания шепотом, радостная суматоха, толкотня, миганье фотовспышки заполнили лестничную площадку…

 

… — По случаю, что мы вместе, любим друг друга, — звонким шепотом провозглашала Жанна уже на кухне, — интерьер по Кардену! Всё красное — цвет любви! Боря, тащи астры из комнаты! Ася, постелим красную скатерть…

Та уже рылась в буфете. Сергей взял скатерть из ее рук и одним взмахом накрыл ею белый плафон под потолком. Всё разом погрузилось в красный свет…

 

— «Народу этого не нужно. Он никогда не будет это носить, — читал модельер записку из зала. — Для кого вы делаете эти фасоны?»…

Живая картина за его спиной, в которой воспроизводилась бытовая сценка из эпохи Возрождения, после этих слов как-то дрогнула и разом потеряла свою непринужденность. Манекенщицы невольно косились на публику, на своего патрона…

Тот молчал, медленно складывая листок.

— В общем-то, я понимаю автора этой записки, — наконец, тихо начал отвечать он. — Я прекрасно понимаю и что такое деньги, и что такое ходить в поношенном, уродливом, когда рядом… Я сам жил в такой бедности, не приведи кому Господь. И даже когда кончил институт — все эти двадцать лет — труд, труд, труд. И если бы только труд! Труд — это благо, но — изматывающая борьба, канцелярщина, волокита, отстаивание до крика, до немоты… Я не собираюсь жаловаться, все так и должно было быть, но когда — свои… — Модельер опустил голову и долго молчал, потом поднял голову и сказал тихо: – А я, что — не народ?… Они – не народ?… — кивнул он в сторону актеров. – Имеем мы право дарить кому-то свою мечту?.. – голос его накалялся, и вдруг он хлестанул по полу шнуром микрофона, как пастух бичом, и выкрикнул: — Праздник в нашей жизни должен быть или нет? Вспомните, как в деревнях одевались на праздник! Забыли? Так мы напомним! – Он махнул рукой за кулисы, и, ломая мизансцену, нестройно, прямо в эпоху Возрождения с гиканьем и притоптыванием въехал пестрый от красочных костюмов ансамбль Покровского, мощной танцевально-песенной волной прокатился он по подиуму в зал и, как видение, исчез в фойе, оставив за собой странную тишину…

— Поймите, я ведь не хочу, чтобы за модой кто-то ГОНЯЛСЯ, нет ничего глупее…-  продолжил с залом свой разговор модельер. – Но, по мне, разницы между человеком, который гоняется за модой, и человеком, который осуждает его — чтоб сделать на себя похожим, разницы нет… Два сапога — пара… Всепоглощающая, всепожирающая страсть: ПОДЧИНИТЬ ДРУГОГО СЕБЕ!

Манекенщики по своему почину, стараясь не привлекать к себе внимания, покидали сцену… Модельер перевел дыхание и дальше говорил уже совсем спокойно:

— Только что я узнал, что мой проект бесплатной «школы красоты» не утвердили. По единственной причине: “А прибыль?” Прибыль, говорю, у нас за счет другого! «Нет, и здесь давайте!» Это же снова тоталитаризм, говорю! Не понимают… Менталитет нуворишей!.. Я однажды брякнул при маме такое, а она у меня глуховата: “Ну, ворище и есть ворище, сынок… Чего ты хочешь!”

Толстяк за кулисами посмотрел на двух мужчин, которых он привез — они сидели в первом ряду и добродушно смеялись. Покрутив головой, толстяк ослабил галстук.

— И все-таки закончим урок, — модельер помолчал, а потом сказал, усмехнувшись, — запишите в своих блокнотиках и обведите в рамочку: ВСЁ ВНЕШНЕЕ РОЖДАЕТСЯ ИЗНУТРИ… Жест, взгляд, походка, то, как мы говорим, слушаем, как носим одежду, как смотрим на чужую, и сама одежда — это только знаки нашего внутреннего состояния…  Сейчас вы увидите знаменитый кадр, снятый Чаплином…

— Можно листочек? — разом побледнев от своего решения, шепнула Ася соседке. Та, всё сразу поняв, торопливо выдрала из блокнота, уже всего изрисованного эскизами костюмов, первый попавшийся лист. Ася лихорадочно стала писать на его обороте записку.

А над ней звучал голос модельера:

— …Некоторым, наверное, трудно представить, что этот смешной человек наяву, а не в кино, пережил весь ужас изгоя. И Чаплином он стал только тогда, когда сумел принять свою уродливость не как проклятье, а как дар. Вот это состояние души, принимающее как дар всё, абсолютно всё, что выпало ей в жизни — что это? В чем оно? Я не могу найти ему подходящего слова. Но мне кажется, в кадре, который вы сейчас увидите, Чаплин выразил ЭТО через обыкновенный жест, причем, жест другого человека: слепая цветочница протягивает цветок — не видя, кому. Чаплин несмотря на колоссальные неустойки, снимал этот кадр несколько месяцев, около сотни дублей: один только жест, такой простой и обыкновенный, но рожденный из самого глубокого состояния его души и поэтому такой воздушный, дающий — почти неземной красоты. — Модельер посмотрел в сторону проекционной. — Экран! — одними губами сказал он.

Свет в зале померк, но экран был пуст.

И снова заполняя паузу, модельер опять обратился к залу:

— Время все еще  висит, слышите?

В зале стояла безмолвная, непроницаемая тишина… Наконец, экран засветился: на нем смешной человечек пробирался сквозь поток машин… Мимо него мелькнула тень модельера, торопливо проскочившего в другую сторону кулис…

 

… Манекенщицы бежали по полуночной лестнице, с ведрами и тряпками, вниз — длинноногие, босые, а он, их «вождь», весело кричал им навстречу:

— Девочки, быстрее! Калейдоскоп мод! Родина ждет от вас подвига!

Они лихорадочно натягивали платья в костюмерной.

— Тысяча сногсшибательных женщин! Тысяча! Чтоб в глазах рябило!

 

Звучала музыка, крутился «калейдоскоп мод». Задником была огромная шинель, символизирующая ту, «из которой мы все вышли».

Ася сидела со сложенной запиской в руках и невидящими глазами смотрела на сцену.

— Ну что же вы? — не выдержала девушка с косой. Взяла из её рук записку и передала вперед. Ася только охнула. Записка поплыла по рядам…

Перед зрителями во вспышках света проносились по сцене все времена и народы, стили и направления, ретро и модерн, мини и макси — и всё это была одна мода – мода грядущего века…

Ася увидела, как записку из зала подхватила беленькая манекенщица, прочитала – кому адресована — и сунула на ходу в свою перчатку.

Зрители, аплодируя, поднимались со своих мест и шли к сцене. Казалось, уже конец. И вдруг резкий звук и тишина. «Калейдоскоп мод» замер. В луче света в центре стояла маленькая фигурка человека в тюремном полосатом одеянии. За ним в глубине сцены медленно высвечивалась фигура сидящего рядом со своей шапкой бомжа. Актеры — мимы, напомнив зрителям, что «от сумы и от тюрьмы не зарекайтесь», в глубокой тишине проковыляли по подиуму и исчезли в фойе.

Вот теперь был настоящий финал. Зал взорвался овациями.

Ася стала осторожно пробираться туда, к плотному кольцу толпящихся вокруг модельера. Остановилась в проходе. Мигали фотовспышки. Модельера целовали какие-то женщины, протягивали ему цветы. С улыбкой пожали руку солидные мужчины из первого ряда. А потом они, вместе с толстяком и модельером, окруженные свитой, двинулись к фойе.

Ася, словно окаменев, стояла в проходе. Толпа прошла мимо.

— Сережа! — позвал вдруг кто-то рядом с  Асей.

Модельер оглянулся. Его взгляд, казалось, коснулся Аси, но мимо неё — к модельеру – уже спешила известная кинозвезда с охапкой цветов. Она догнала его, поцеловала в щеку, и вся компания исчезла в фойе — в направлении к бару.

Ася, переведя дыхание, тихо опустилась в кресло. Зал быстро пустел. Она достала из сумочки номерок и стала задумчиво разглядывать его.

Теперь в зале остались только Ася и женщина в темных очках, но друг друга они не видели.

Наконец женщина встала и вышла из ложи.

Через некоторое время поднялась с кресла и Ася и медленно побрела в фойе.

 

В баре было весело и многолюдно, играла цветомузыка. Все шумно рассаживались по местам. Наташа, беленькая манекенщица, искала глазами модельера, в руках у неё была Асина записка.

Она увидела женщину в темных очках, передала записку ей. Та всё поняла, кивнула…

…- Ты, Сергей, эти митинги брось, мода на Жириновского кончилась! — говорил ему толстяк, накладывая себе на тарелку. – Путать жанры – идти к провалу! Железный закон, и его никто не отменял! — Он поглядывал на сидящих в другом конце стола спонсоров. Они общались с манекенщицами, и толстяк решил им пока не мешать. – И это хлопанье дверьми…

— Я за модой не гоняюсь и провалов не боюсь! Иди, милый, работай! Не зуди над ухом, — Модельер откинулся в кресле и закрыл глаза. — А я сегодня – пас. Скажи им: лыко не вяжет.

— Вот так: одни митингуют, другие работают!..- толстяк прицельно смотрел на гостей: момент его решительного броска, кажется, уже назревал.– А смелый ты, учти, — за мой счет!

— Тебе тут еще записка, — сказала модельеру женщина в темных очках и села рядом.

— Где ты была? — вздохнул модельер, приоткрывая глаза.

— Ты покорми его, устал он, — озабоченно сказал женщине толстяк и ринулся в бой.

— Подремлю пять минут, — попросил модельер и положил голову женщине на плечо.

Она предусмотрительно прижала перед ним записку пустым фужером.

 

Теперь, когда он появился на пороге перед Асей, они почти не смотрели друг на друга.

— Диамат спихнул! — сообщил он, раздеваясь. Она уже хлопотала на кухне.

— Поздравляю! Жанка здесь. Сказала, ты жаждешь закончить её портрет.

— И Борис, да?  — Сергей увидел на вешалке знакомую куртку. — Как будто и не расходились.

Стол был сервирован на двоих. Она сидела и ждала его.

— Только я сыт! — объявил он, появляясь в дверях.

— Интересно, я специально со всеми не ела, его ждала, — запричитала Ася.

Сергей вздохнул и сел. Какое-то время задумчиво глядел, как она ловко орудует ножом и вилкой… Ася, укоризненно посмотрев на него, пододвинула к нему тарелку.

— Ешь, ешь, не отвлекайся, — сказал он. — У тебя это очень красиво получается.

— Может, ты поэтому… — она подняла нож и вилку, — не ешь с нами?

— Может, — он подцепил что-то на свою вилку и поднес её ей ко рту. Она невольно проглотила.

— Мы же договорились! Вместе, учиться, узнавать! — она вскочила, встала позади него, вложила в руки нож и вилку. — Да это просто! Не давить надо, а пилить…. Легко так…

— Ася, а почему ты так хочешь, чтоб я стал модельером? Для тебя чтоб всякие фасончики там, да?

— Ага! – легко согласилась она.

— Ишь вы, женщины!

— Нет, вилку в тот кусочек, который отрезаешь…

— Нет, надоело, не могу! — он попытался вырваться.

Она крепко держала его руки в своих и вдруг, приподняв его руки, быстро поцеловала распухшие жилки на одной, а потом на другой его руке.

— Жилочки мои любимые! — вырвалось у неё.

— Ну и замашки у тебя! — выдернул он руки.

— Подумаешь! – смутившись, Ася отошла к плите. — Я, может, тебе как брату!

— Ну и я тебе — как сестре. И вообще — ты мне надоела! — Отбросив манеры, он принялся за еду. — Хоть бы скорее уехать! — и, вспомнив что-то, полез в карман. — Сейчас вот рассчитаюсь с вами…

— Сережа! — Ася укоризненно посмотрела на него, — Не смей! Пошли лучше домой — там дети!.. Ради меня!

— Нашлась советчица… — недовольно проворчал Сергей, взял пустую тарелку и пошел к мойке. — Чего сидишь? Иди к своему Боречке.

— Кашу Севе сварю и пойду! — Она отобрала у него тарелку и стала мыть сама. — Это ты иди, малюй свою Жанночку!

— Навязались вы на мою голову!

— Ты же ей сам предложил позировать.

— Да, — глубокомысленно протянул Сергей.  — А почему это я ей?

— Вот подумай.

— А! Я бы и сейчас тебя писать не стал.

— Это почему?

— Потому что черты твои, — притворно вздохнул он, — невыразимые, неописуемые… — и с поникшей головой поплелся в свою комнату.

 

Ася кормила из бутылочки малыша, когда дверь в детскую распахнулась и вошла встревоженная Галина Васильевна:

— Боря сказал, что получил распределение! — сообщила она. — Он скоро уедет!

— Я знаю! — равнодушно ответила Ася. — В Тюмень.

— Скажи ему, прошу!

— Не могу! — в отчаянии мотнула головой Ася.

— Соблазнить могла!

— Мама! — воскликнула Ася, и по лицу её градом потекли слезы. — Мама…- и стала грызть ногти, совсем как маленькая девочка.

Галина Васильевна некоторое время молчала, понуро наблюдая за дочерью: которая горько плакала,  как ребенок, со всхлипываниями и иканием.

— Не плачь. Ася, — мать бессильно провела рукой по её щеке. — Ты же знаешь, я люблю тебя. Если что с тобой — мне не жить… – Она смахнула слезу со щеки. Ася сразу притихла. — Но и так жить нельзя! — продолжала мать. — Я отшила всех своих подруг, наш дом опустел. И ты — тоже. Если бы не Сережа и Жанна…

— Мама, ну почему есть люди, которым все-все можно сказать,- успокоившись, заговорила Ася, — а есть…

— Ох, дочка, заварили мы с тобой кашу! А расхлебывать будет он. — Галина Васильевна смотрела на спящего мальчика. — Ну иди, тебя ждут. — И вдруг она настороженно подняла голову: — А кто это, кому всё можно сказать?

Ася удивленно посмотрела на нее, потом засмеялась:

— Ты, мама!

— Да?! — мать тоже засмеялась в ответ.

— Я постараюсь сказать, мама, — уже у дверей обернулась Ася. — Сегодня. Постараюсь!

 

…Ася сидела в пустом фойе Студии, на краешке дивана и сутуло покачивалась. Рядом лежал плащ и стояли её сумки. Бар отделялся от фойе яркой витражной стеной. Оттуда доносились веселые голоса и приглушенная музыка. А здесь было тихо.

Эхо пустого помещения доносило до неё обрывки невеселого разговора  гардеробщиц.

— Вот так живешь и не знаешь, где тебя смерть подстерегает.

— Он всё мечтал в деревню уехать, на родину…

—  Всё что-то хотим, шебуршимся, а проку?

— «И чей-то смех доказывал всей сутью, что всё должно быть именно вот так. Ну что ж, ну что ж… пусть будет так, как будет…» — словно откуда-то издалека, звучал в ушах голос Бориса…

 

Ася осторожно расставляла чашки с чаем и видела их всех:

Жанну, задумчиво глядящую в окно, Сергея, опустившего руку с карандашом на колени, Воронова с поднятой рукой, читающего стихи:

— «Но если правда, вдруг на небесах мы встретимся? Но если, если выйдет у нас с тобой, как я приговорю? И встречный душу встречного увидит. И ты — мою, и, значит, я — твою?»

Ася снова взглянула на Сергея. Его глаза смотрели на неё широко, словно что-то спрашивая у нее.

— Сережа! — в комнату вошла Галина Васильевна, одетая в плащ. — Пошли? У тебя дежурство! — удивилась она, видя, что он не понимает её. — Забыл? А вы тоже забыли — про латинский? — повернулась она со строгим лицом к девушкам, — 0 тэмпора, о морэс!

— Какая умора? — не поняла Жанна.

— О времена, о нравы! — вздохнул Борис, огорченный, что никто не реагирует на его стихи.

Жанна в ответ показала ему язык и, потягиваясь, встала…

 

Сергей шел длинным интернатским коридором, по очереди заглядывая в спальни. Чтобы не разбудить детей, заслонял фонарик ладонью. Невзрачные, одинаковые платьица или костюмчики аккуратно висели на спинках кроватей…

 

Двери всех комнат в квартире Аси были открыты, и было видно, как Борис в гостиной от нечего делать перелистывал «ПУП ЗЕМЛИ» № 2

Снимок за снимком — вся эта кутерьма: КВН, лестничная площадка, «интерьер по Кардену”…

Ася на кухне драила кастрюли.  Наконец Борис вышел к ней.

— Ну что, Ася Балашова? Я пойду.

Она кивнула в знак согласия и вытерла мокрые руки.

— Я решил прямо завтра ехать! — объявил Борис.

— Завтра? — воскликнула Ася. —  Почему?

— А что мне здесь делать? — он, словно спрашивая, смотрел на неё. Она молчала. — Лучше у стариков своих побольше погощу… Вы мне разрешите… поцеловать вас на прощанье? Может, уже никогда не увидимся.

Они поцеловались. Он снял куртку с вешалки… Раздался резкий звонок в дверь.

— Никто не должен! — почему-то испугалась Ася.

— А ты не открывай! — он взял её за плечи.

Она смотрела на него глазами, полными тоски. Какое-то время они так и стояли, почти обнявшись и прислушивались к тишине в квартире.

Звонок повторился. В детской, проснувшись, заплакал ребенок.

— Нет, я так не могу! — Она метнулась к двери.

Борис вошел в детскую, взял плачущего малыша на руки и снова вышел в коридор.

…- Ну, надо же — дежурство у него! — перед Асей в прихожей стояла женщина — просто одетая, в пуховом платке, сбившемся на затылок, но очень красивая: статная, большеглазая, моложавая. В руках она держала кошелку с банками варенья. – Я ведь на минутку, — сокрушалась женщина. — Там автобус наш фабричный…

— Да вы проходите! — уговаривала её Ася.

— Нет, меня ждут! — Женщина, махнув рукой, осталась стоять в прихожей. — А я деньги ему привезла. Развысылался! Письмом не проймешь, думала, приеду, наподдам!

Женщина увидела Бориса с ребенком. Погладила малыша по головке.

— Ой, лапушка, хорошенький-то, весь в отца, — улыбнулась она Борису. – Прям, копия!.

— Это Сережина мама, —  вся помертвев, сказала Ася Борису и взяла Севочку на руки.

Борис удивленно смотрел на её изменившееся лицо. И вдруг, словно что-то дошло до него.

—  Здравствуйте, — кивнул он наконец женщине и скрылся в комнате.

— Трудно, поди: и ребенок, и учеба? А без них тоже не жизнь… можно? — попросила женщина у Аси малыша. Взяла его на руки. – Сереже-то девки не надоедают? Хоть бы выучиться дали…

— Может, останетесь? Переночуете?

— Спасибо, милая, не могу. Уж как мне Сережа хвалил вас и вашу маму. Каждый день вас поминаю…Я ведь перед ним тоже виноватая, перед Сережей-то… Всех младших на него: и баюкать, и с ложечки кормить, и  попки подтирать… А он безотказный, — глаза женщины наполнились слезами, — нам-то с отцом и невдомек…

— Что? — тихо спросила Ася.

— Он уж потом сказал, когда старше стал: «Мам, ты не рожай больше, а то надо мной в школе смеются, нянькой дразнят»… Впечатлительный! — Женщина вздохнула, а потом пылко поцеловала малыша. — А то я бы еще пятерых! ~ заговорщически сообщила она и засмеялась. — Так иногда хочется вот такого мягонького, пушистенького… — Она протянула ребенка обратно Асе.

— А… сколько вам лет? — вдруг спросила Ася.

— Да уж сорок, — смущенно ответила женщина. — Что, много? Да, много — я знаю, — она вздохнула. — Уж хватит думать о себе, правда? — Она вдруг спохватилась и достала из кармана деньги. — Передайте ему. А варенье — вам… Сейчас ехала и думала, — продолжала женщина, играя на прощанье ручкой ребенка,- через часок Сереженьку увижу, вот уже через полчасика, вот еще через минуточку…

 

Сергей открыл дверь в актовый зал и повернул рубильник. Ярко осветилась сцена.

Незаконченные декорации стояли на ней, банки с красками, кисти. А в центре на безголовых манекенах белело нарядное платье Золушки и блестел золотом костюм Принца.

Гулко звучали в темноте зала шаги Сергея, и освещенная сцена была всё ближе и ближе…

 

Борис сидел в гостиной, обхватив голову руками. Хлопнула дверь.

Ася через коридор пронесла ребенка в детскую.

Борис встал, неслышным шагом вышел в прихожую, снял с вешалки куртку, так же неслышно открыл замок и, осторожно притворив за собой дверь, исчез.

 

Ася, словно вынырнув из своих воспоминаний, решительно поднялась, быстро надела плащ, подняла свои сумки и, не оглянувшись, вышла в открытые двери Студии.

 

Столичный проспект встретил её шумом и ревом пролетающего мимо неё транспорта.

Она увидела зеленый огонек и подняла руку, но такси промчалось мимо…

На её лице не было ни боли, ни отчаяния, ни хмурого отчуждения — одно спокойствие и, может быть, усталость.

 

Модельер вздрогнул от своего неглубокого сна и открыл глаза.

Все-таки продремал он порядочно: натюрморт за столом значительно изменился. Рядом, справа и слева, вместо толстяка и женщины в темных очках, сидели манекенщица Наташа и совсем юный манекенщик Юрий.

— А нас Нина Яковлевна посадила охранять ваш сон, — улыбаясь, объяснила Наташа и стала накладывать ему на тарелку.

— А где она? — спросил модельер.

— Ушла танцевать, — ответила Наташа. — Этикеткой вверх! — поправила она Юру, который наливал шампанское. Пузырящаяся пена потекла по стеклу фужера.

Наташа укоризненно посмотрела на Юрия и принялась салфеткой промокать скатерть.

— Это вам не нужно? — подняла она из-под фужера подмокший листок с запиской. Модельер, увидев расплывшийся эскиз платья, отрицательно мотнул головой.

Наташа смяла листок вместе с салфеткой и протянула Юрию:

— Выброси! — попросила она.

Юрий оглянулся — урны рядом не было. Тогда он сделал руками несколько причудливых движений фокусника — и показал Наташе пустые ладони. Асиной записки словно и не было.

Модельер улыбнулся.

Бар продолжал жить своей жизнью… Толстяк в дальнем конце зала разговаривал со спонсорами. Встретившись взглядом с модельером, что-то сказал собеседникам и отошел от них. А потом, изменив маршрут, как бы невзначай, подошел к модельеру.

— Выйдем, поговорим, — шепнул он ему.

— Ты поел? — жалобно спросил его тот, поднимаясь…

 

Они вышли в пустое фойе. Остановились у гардероба — тут было совсем тихо.

— Я тоже за максимум! — горячо убеждал модельера толстяк. — Но максимум — возможного.

— Никто в действительности не знает, что возможно, а что — нет.

— В полном объеме пробьем через год-другой, а пока…

— Такое ощущение, что это со мной уже когда-то было…- модельер потер лоб. — Знаешь, что они практически нам предлагают? Курсы кройки и шитья! Вместо моей роскошной школы — занюханные курсы! Как виртуозно из любой горы они делают мышь, а?…

– Знаешь, что они сказали? — оборвал его толстяк и обнял. – “Никаких обид, что вы!” Мы, говорят, сами…  на ненависти к богатеньким сколотили в кино хороший капителец! Бизнес на классовых чувствах, представляешь?… «Народное шоу: бей буржуев по мордам!» И дешево и сердито! И «Аврора» на приколе!… И все при деле!

Помолчали. За проёмом входной двери тонкая женская фигурка медленно двигалась по тротуару. Вот остановилась, махнула рукой пролетавшему мимо такси.

— Так они теперь и на моей ненависти хотят капиталец сколотить, да?

— И на любви, и на ненависти. Это нормально! У них капиталец, у тебя жизнь – всё путем.

— А знаешь, почему дверьми хлопали? Так смачно: хлоп! — Модельер опять невидящими глазами смотрел в сторону. — Потому что почувствовали, что всё это лажа… Хорошее слово: лажа!.. – и он выговорил с наслаждением: — «ЛАЖА»! Это про нас! — Помолчал. Вздохнул. — Ладно, действуй — лучше что-то, чем ничего!

Толстяк оживился, похлопал его по плечу. Они пошли к бару. Их голоса удалялись:

— Лажа  — не сажа, как-нибудь отмоемся! — Толстяк был возбужден своей победой.

У самой витражной стены модельер мимоходом оглянулся. Сквозь открытые двери Студии была хорошо видна стоявшая на тротуаре женщина. Ветер шевелил её волосы, они то открывали, то закрывали её шею, тонкую линию скулы на ее лице…

Модельер нахмурился, какое-то время еще смотрел…

Они вошли в бар. Модельер пробрался к своему месту, на ходу перебрасываясь какими-то шутливыми фразами с танцующими. Сел, огляделся, потом задумался.

— А может, ничего — лучше, чем что-то? — сказал он в пространство.

Медленно встал и пошел к выходу, всё более ускоряя шаг…

 

Радостный, бежал Сергей по лестнице. Влетел в квартиру. Из кухни выглянула Асина мать.

— Галина Васильевна! Покидаю я вас! — торжественно выкрикнул он. — А где Ася?

— Во дворе, с Жанной. Да подожди… Как покидаешь?

— В Москву! — он почти танцевал на месте от нетерпения. — Перевели! Пришел вызов! И общежитие, и музеи, и всё! А я не верил. Ха! — Он всё норовил выскочить на лестницу.

— Сок Севочке захвати! — Галина Васильевна торопливо отжимала морковь. — Как я рада за тебя! Только ведь это не скоро, наверное?

— Да хоть сейчас! Портфель под мышку и ту-ту! Асю бы еще перевести в Московский педагогический, а?

— Переведи! — засмеялась Галина Васильевна. — Ты кто у нас? Министр просвещения?

 

В глубине бульвара среди голых деревьев медленно удалялась хрупкая женская фигура — в черной шляпе и черном плаще, точно сошедшая с обложки модного журнала…

— Ты что такая грустная? — посмотрела Жанна на Асю. — Случилось что? — Они сидели на скамейке, рядом стояла коляска. — А у меня случилось, — не дождавшись ответа, сказала Жанна. — Я физика нашла. Знаешь, Корнева? С глобусом вечно ходит? В пятнадцать ноль-ноль у нас свидание. — Жанна озабоченно посмотрела на часы. – Ну, хоть порадуйся за меня! — затрясла она подругу.

— Я рада… очень.

Ася повернула к ней лицо — и Жанна увидела, что оно всё в слезах.

— Ася, ты что? что? — испугалась Жанна. Губы у неё надулись, как у ребенка, и она, на всякий случай, тоже заплакала.

— Жанка? Тебе не надо! — уговаривала её Ася. — Я просто… Вдруг почувствовала так остро, как ножом в сердце: время мое уходит. Не понимаешь? Ну каждую секунду, каждую минуту мне все меньше жить на земле…

— Так ведь и мне, Ася! — воскликнула Жанна. — Всем нам!

— Не всем! Мне до этого дня, наоборот, казалось, что мне жить бесконечно долго, и только сейчас… как будто время пошло вспять…

Они сидели и молчали, обнявшись.

Из арки к ним навстречу вышел Борис.

 

… Галина Васильевна стояла у окна. Она видела, как из подъезда выскочил Сергей, увидел девушек с Борисом, словно споткнулся обо что-то и уже медленно пошел к ним. Поздоровался, протянул бутылочку — её взял Борис. Так ничего и не сказав, Сергей быстро пошел к подъезду. Ася хотела что-то крикнуть ему вслед, но её обняла Жанна, поцеловала и побежала к арке.

 

Борис и Ася остались одни.

— Ты не уехал? — спросила она через силу, уже предчувствуя всё, что будет дальше.

— Осторожно посмотри в окна своей квартиры, — сказал Борис, не поднимая головы от ребенка, которого он поил соком. — Не спугни.

Из окна детской на них продолжала смотреть мать, а рядом — из окна своей комнаты – Сергей.

— Все знают, кроме меня, — горько усмехнулся Борис. Взял ребенка на руки. — Видишь, прав я оказался. Это блажь была. Любила бы — верила — сказала. — Он прижал к щеке головку ребенка.

Ася молчала, потрясенная.  Он развернул коляску, и они пошли по бульвару, прочь от окон.

— Если бы не твой дурацкий «ПУПСИК», — скорбно продолжал он, — я бы так и избегал тебя…

— Так я же его специально, — прошептала Ася. — Как я еще могла сказать? После таких слов — «блажь»?

Борис вдруг остановился.

— «ПУПСИК»… Ты ЕГО так закодировала? — повернул он к ней малыша.

— Да ты что?! — сквозь слезы засмеялась Ася и опять заплакала. — Ты ведь первый всё отрубил!

— Чтобы не отрубила ты! — с горечью сказал он. — Я предчувствовал, что у тебя пройдет, а я на всю жизнь влипну. Так ведь оно и вышло, Ася! Так ведь и вышло!

Они опять медленно пошли дальше.

— Я люблю тебя, — вдруг тихо сказала она.

… Всё дальше уходили они от дома.

Сергей продолжал смотреть им вслед, и лицо у него было такое, словно он что-то хотел крикнуть и не мог, как случается с нами во сне…

 

Освещенная ночными фонарями одинокая женская фигура медленно удалялась, волоча чуть ли не по асфальту пакеты и сумку на длинном ремешке.

— Ася! — негромко позвал модельер.

Женщина медленно обернулась. Он подошел.

— Это ты?.. Как ты здесь?

— Проездом, — ответила она и смущенно улыбнулась. — У вас такси, Сережа, в Москве —  совершенно вывелись!

Он взял из её рук сумки.

 

Потом они сидели у стойки бара — позади бушевала толпа: танцевали, смеялись, разговаривали. А здесь было тихо, как будто в мире они одни.

— У нас переночуешь, ладно? Жена будет рада. На дочку посмотришь.

— Да я в гостинице. Сколько лет дочке?

— Семнадцать. Школу заканчивает.

Помолчали.

— Я тебя, наверное, компрометирую. — Ася застенчиво оглянулась. — У меня такой вид…

— Дурь из головы не выбила? — удивленно спросил он. — До сих пор?

Она засмеялась.

Он, продолжая глядеть на неё взглядом, полным нежности, достал из кармана расческу:

— Волосы лучше так… И при такой прическе… — он ловко перевязал ей шарф на шее. — Надо завязать вот с таким шармом? «Шарм», Ася, переводится — «очарование». Это о вас, мадам!

— А! — простодушно протянула Ася.

— А! — передразнил он её. — Слушай, так жрать хочется. Наташа! Юра! — крикнул он в толпу.

Услышав модельера, они перестали танцевать и подошли, взявшись за руки, как дети.

— Одни танцульки на уме? Ваш мастер с голоду умирает. Дама — тоже.

— Намек понят, — мотнул головой Юрий, и парочка исчезла.

— Любят тебя! — улыбнулась Ася.

— А без этого невозможно работать! — горячо сказал он.

— Да-да! — согласилась она и вздохнула. — Ты тогда так уехал неожиданно, возвращаюсь, а мама говорит — уехал — в Москву…

— Я же письмо тебе оставил — на столе.

— Да, такой солдатский треугольничек…

К ним подходила, умирая от еле сдерживаемого смеха, маленькая чопорная свита из двух человек с блюдами в руках. Они молча сервировали прилавок стойки и церемонно удалились. И только отойдя, расхохотались. Ася тоже смеялась, глядя на них — они снова танцевали.

— Сейчас поедим, выпьем, и так будет хорошо, так хорошо, — модельер зацепил что-то с тарелки и поднес Асе ко рту. — Ну, расскажи что-нибудь.

— Ну, что, — Асе было неинтересно говорить о себе. — Вскоре после твоего отъезда умер папа — прямо в экспедиции… Жить стало тяжелее, я ведь еще училась, муж получал мало…

— Кто — муж? — решил уточнить модельер.

— Ну помнишь — Боря? А сейчас всё хорошо. Севка институт закончил, работает. — Модельер опять протянул ей что-то на вилке. — Ты всех женщин так кормишь?

— Какие женщины? Некогда мне женщинами заниматься. А как… твой Воронов, печатается?

— Да ты что! Он в школе преподает, а стихи пишет только к семейным праздникам.

— Зря. По-моему, он мог бы быть хорошим поэтом.

Ася внимательно посмотрела на него, не комплимент ли это.

— Ты же тоже мог быть хорошим художником, — тихо сказала она и отвела его руку с вилкой. — Не надо, на нас смотрят. Кто это?

Модельеру издали делал знаки толстяк.

— Он меня сюда пропустил, — кивнула Ася на толстяка, — А то бы мы и не встретились!

— Мы не могли не встретиться! — сказал он. — Пойдем танцевать! — и потащил её за собой.

— Я уже сто лет не танцую! — упиралась она.

— Смешная ты, — привлек он ее к себе, — Как будто я танцую. Я не смог обнять тебя там, на улице, а здесь-то — просто полагается! Так, учительница моя… танцев?

Она пыталась улыбнуться, но губы её дрожали.

— Кто у тебя жена?

— Хорошая женщина, химик… Я так умотался за эти дни! Почти не спал. Думал, всё — финиш, раздражение такое — бешеное просто. А сегодня утром задумался: к чему бы это? К радости или к горю? Нет, думаю — к радости! Только какой? Никакой радости уже не жду…

— Ну что ты, Сережа?! — воскликнула Ася с болью. — Ведь у тебя всё сбылось: и Париж, и Карден… Ты, правда, с ним знаком? Я читала!

— Ну, если читала! — Он засмеялся. Она тоже засмеялась. — Нет, Аська, это все не так интересно, как пишут… Так на чем я остановился?

— Ничего не ждешь, всё есть…

— Вот-вот… А что-то щемит и щемит… То ли мелодия, то ли цвет… Нет, думаю, этого нет, на всем белом свете нет. — Ася слушала и улыбалась. — А это, оказывается, знаешь, что? Ну спроси: что это такое?

— Что это такое? — послушно повторила она.

— Это ты, Ася… Радость моя незаслуженная!

— А знаешь, когда я провожу классный час со своими ребятами, — её голос дрожал, — я им часто рассказываю о моде, да. Читаю им твои статьи, показываю твои модели… Я в интернате работаю, там же, где мама. Помнишь, ты там был ночным дежурным?

Он глядел на нее признательно и молчал.

— Все-таки ты слишком увлекаешься этими дурацкими бантами! Перьями! Не пойму… — учительским тоном, недовольно произнесла она.

Он только весело засмеялся…

 

В приоткрытую дверь его кабинета доносились звуки прощальных слов, поцелуев, быстрое топанье каблучков.

А в окне перед ними расстилался играющий огнями город, изредка озарявшийся вспышками молний. На подоконнике стояла банка — пустая и чистая — с осенней веточкой в ней.

— Завтра я покажу тебе Москву…

— Как твоя мама? — Ася осторожно коснулась ветки.

— Внуками занимается, у всех по очереди.

— Когда я её увидела, ей было столько же, сколько мне сейчас, — грустно сказала Ася.

Модельер, поняв её, усмехнулся:

— Возраста, Ася, на самом деле нет, потому что времени – не существует!…

В дверь постучали.

— Извините, — в кабинет заглянула женщина в темных очках. На ней уже был плащ. — Ты забыл дать ключи от машины, — обратилась она к модельеру.

— Ах, да! — захлопал он себя по карманам. — Ну вот, это и есть моя жена. Познакомьтесь.

— Нина, — женщина первая протянула руку.

— Ася.

— Не утерпела-таки, приперлась, ведь просил… — беззлобно ворчал модельер. — Послала бы кого-нибудь… На! — Он протянул ей ключ.

— Да видела я вас — когда вы танцевали! — с вызовом ответила ему Нина. И повернулась к Асе: — Киселев танцует! Все смотреть бросились, чуть стол не перевернули. — Она сняла очки и стала протирать их роскошным кружевным батистовым платком.

— Завтра я с вами со всеми разберусь! — пообещал модельер.

— И как вам его эстрадное выступление? — продолжала Нина, поднимая глаза на Асю.

И Ася вдруг увидела, что она вблизи, без очков, с этими маленькими, бесцветными, подслеповато щурившимися глазами, очень некрасивая.

— По-моему, балаган, ярмарка и сплошное юродство! — не останавливалась Нина, — Особенно, когда он… — она раскинула руки и произнесла слезно: — «Вы — мой народ!»…

Ася не выдержала и засмеялась, хотя всё ближе к горлу ей подступали слезы.

— Эх, — укоризненно покачал головой модельер. — Ничем вас не прошибешь, разве что утюгом по голове — бац!

— Чего подслушиваешь? — обернулась Нина. — Всё дурь у меня из головы вышибает, — объяснила она Асе. — А у самого…

— Может, мне вообще лучше уйти? — возмутился он.

— Ладно уж… — Нина ласково улыбнулась Асе и надела очки. — Приезжайте к нам. — Потом повернулась к модельеру. — Пока, почтальон Печкин! — И торжествуя, вышла.

Ася прыснула. Потом повернулась к окну и, пряча слезы, наклонилась над столом и стала перебирать лежащие кипой рисунки.

— Надо же, я и не поняла, что она здесь, — поспешив, словно оправдываясь, заговорила она. — Хотя, где же ей еще быть в такой день? Она… мне понравилась…

— Ты ей — тоже. Очки даже не постеснялась снять — это показатель…

Дверь кабинета опять приоткрылась, в комнату заглянул толстяк.

— Извините!

Модельер поспешно подошел к нему.

— Твоя взяла! — оживленно зашептал толстяк. — Завтра к десяти со всеми бумагами и сметой…

— Я не смогу.

— Ты что? Есть шанс, как ты хотел — в полном объеме!

— Сережа! — подняла голову от рисунков Ася. — Мне завтра будет некогда…

— Я позвоню, — мрачно сказал модельер толстяку и плотно прикрыл за ним дверь.

Плюхнулся в кресло. Сидел, как тогда, на кухне, положив ступню на колено другой ноги, и смотрел в одну точку перед собой.

— Правда, некогда, — твердо сказала Ася. — Поезд утром, вещи надо еще собрать. Пойдем.

Он резко встал. Помог ей надеть плащ. Оделся сам. Огляделся.

Они стояли рядом, и сейчас было особенно видно, как поразительно он в своем белом макинтоше, с шарфом, накинутом на плечи, отличается от неё, в её скромном плащике.

— Пока это рисуешь, — как бы мимоходом заговорил он, кивнув на завешанные силуэтами стены, — всё хорошо. А как до дела доходит… Ни разу не встретил на улице человека, одетого, как я задумал. — Он усмехнулся. — Не вышел из меня Пигмалион, да? — Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, как тогда, на откосе. — Может, и к лучшему. Кого это сделало счастливым? — Он оглядывал стены, словно вдумываясь в свою мысль. — А несчастными многих. Это же одна мишура! Ми-шу-ра! На что я трачу жизнь? Какие “школы красоты”?! — Некоторое время он с ужасом смотрел на Асю. — И долго я буду жить иллюзиями? И никакой художник из меня никогда не получился бы!.. Ни здесь! и нигде! Все думают, что я удачник. А я – НЕУДАЧНИК!.. Это только ты знаешь и я! Молчи!

— Ну что ты говоришь, Сережа?! – со слезами на глазах воскликнула Ася. — Какое это всё имеет значение?! Когда ты весь… Весь сам такой… Ты даже не представляешь…

— Бред!!! — закричал он. — Это тоже иллюзия — твоя! Меня всего уже давно сожрало одно раздувшееся тщеславие! Мне надо, чтобы не только богачи меня обожали, но и все бедные, каким был я сам! Как маньяк — хочу, чтобы всюду мелькало моё клеймо, моё имя: «Киселев! Киселев! Киселев!» Эти юпитеры, интервью, знаменитости — думаешь, всё это само собой вышло?

Какое-то время они оба молчали.

— Что же тогда не иллюзия? – наконец, прошептала она.

— Всё иллюзия! Всё! — он раскрыл свой портфель и стал лихорадочно перекладывать там что-то. — И ты – тоже!.. Не подошла за целый вечер… уже уходила… А сейчас — появилась моя жена и ты…

— Это я просто устала, — беспомощно пролепетала Ася. — Целый день по магазинам…

— Кумира из меня сотворила, а в самое элементарное — что хоть юность-то свою не предам — не поверила!

— А сам! —  вспыхнула Ася. — Не мог сразу выйти, как записку получил? И правда, замашки, как у кумира! — Ася обиженно отвернулась. Он почти не слушал её, махнул рукой и отошел к окну. — Ждала его, ждала!

Он вдруг медленно повернул к ней голову и тихо спросил:

— Какую записку?

Она удивленно смотрела на него.

— Тебе что, не передали? — после паузы спросила она.

Он ничего не ответил, раскрыл окно…

Там, за окном, простиралось темное, живое, таинственное пространство огромного города, наполненное какими-то голосами и звуками…

— Как же мы тогда? — прошептала Ася.

Вдруг сильный порыв преддождевого сквозняка подхватил со стола лежащие грудой на нем рисунки, и они, один за другим, посыпались наружу.

Ася вздрогнула, хотела захлопнуть окно.

Сергей, не давая, обнял ее за плечи и крепко прижал к себе.

Пораженные, стояли они рядом и не могли оторвать взгляда от этого вида в белой оконной раме, со странной точностью воспроизводящую юношеский опыт художника, ту самую его картину — «Выход в открытый космос».

Белые листы, испещренные карандашными силуэтами, продолжали разлетаться в черное небо, все шурша и шурша… Словно какая-то птица, зависнув над ними, трепетала своими крыльями…

— Только не плачь, — он вытер ее слезы. — А то я тоже заплачу.

— Я… я… это уже…

— От счастья!

— Ага! От счастья… — она подняла к нему глаза и увидела его взгляд, такой забытый и такой знакомый, словно он знал что-то такое, что неведомо никому и ей тоже пока недоступное. — ЭТО ведь не иллюзия, правда?

— Сергей Ильич! — раздалось из коридора. – Закрываемся!

 

К большой гостинице, празднично украшенной яркой иллюминацией, подъехало такси. Из него вышла женщина и, на прощанье махнув рукой, быстро побежала к подъезду.

Такси, постояв, поехало дальше, а хрупкая фигурка женщины исчезла за огромными тяжелыми дверями…

 

В тот вечер, когда Сергей так неожиданно уехал, Ася сидела в его комнате и, положив голову на стол, смотрела на его «Выход в открытый космос», прислоненный к стене. Её пальцы осторожно гладили  нераспечатанный солдатский треугольник с надписью «Асе».

— «Ася-Асенька, имя твоё — моё самое любимое…- звучал его голос. — Я, наверное, здесь третий лишний, поэтому уезжаю…»

 

Лицо модельера в такси овевал тихий ветер.

— «Буду помнить о тебе всегда. И каждая моя линия, каждая моя краска будет моей любовью к тебе…»

Внезапно ветер усилился. Сильным порывом пронесся по улицам…

— «Я буду наполнять своими фантастическими одеждами всю страну, весь мир, всю вселенную — и это будет моей любовью к тебе…»

Такси подъехало к подъезду одного из домов, модельер вышел, тяжелой усталой походкой поднялся по ступенькам и исчез в черном проеме двери.

— «И если ты встретишь где-нибудь кого-нибудь в моих одеждах, знай — это моя воплощенная любовь к тебе… »

Вдоль тротуара пронесся одинокий белый лист бумаги и пропал в темноте. Такси развернулось и уехало. Улица стала совсем пустынной.

 

… Тихо стрекотал кинопроектор.

Безмолвно шевеля губами, слепая цветочница вновь и вновь — не видя, кому, — протягивала в пространство свой маленький букетик…

конец

(Существует вариант сценария со сквозной линией встречи героев в Америке)